— Куда все запропастились?

Амбал, словно не слыша вопроса, спокойно разглядывал меня подвижными маленькими глазками. Руки, плечи, грудь и спина его были сплошь покрыты татуировкой. В причудливом переплетении змей, кинжалов, куполов, цепей и непонятных надписей выделялся мастерски исполненный красной тушью на волосатой груди орёл. Когда заключённый двигался, казалось, что гордая птица взмахивает крыльями.

Наконец татуированный закончил обследование и, не отвечая на мой вопрос, поинтересовался:

— Ты кто есть? Обзовись.

— Шура.

— Психический, что ли?

— Ну, вроде как.

— Это ты Кабана повязал?

Я кивнул. Было когда-то такое дело. В глазках сидящего родилось подобие интереса, он привстал.

— Здоров ты ножичком баловать, слышал. Ладно. Я — Волдырь.

— Кто нас вызвал?

— Ну я.

— А что произошло?

— Да этот Кузя чокнутый своих наколбасил целую гору. Теперь сидит там, как сыч на толчке, и шмаляет по ком ни попадя.

— Что за Кузя? Каких своих?

— Пошли, сам зирнешь. Только сильно не высовывайся, коли у тебя не две головы, конечно.

Одна, увы. Я с осторожностью выдвинул её из-за оштукатуренного угла барака.

По двору валяются разорванные тела охраны — человек шесть, если не больше. Часовые на трёх вышках тоже расстреляны — двое распластались на земле, один повис на ограждении площадки. Не похоже, чтобы кто-то мог уцелеть — по ним молотили пулями долго и с чувством.

Четвёртая вышка подаёт признаки жизни — ствол пулемёта с навёрнутым на него длинным конусом пламегасителя ходит из стороны в сторону, пытаясь нащупать малейшее шевеление во дворе.

— Вон там он и засел, Кузя полоумный.