Я заставил подождать минут двадцать – для того, чтобы усилить эффект; всегда полезно немного помучить публику ожиданием. Наконец среди всеобщего безмолвия хор мужских голосов запел благородный латинский гимн, сначала тихо, потом все громче, и торжественная мелодия величаво звучала в ночи. Это был самый удачный из всех изобретенных мною эффектов. Когда гимн смолк, я поднялся на платформе во весь рост, широко распростер руки, и, подняв лицо, стоял неподвижно минуты две – этим способом всегда можно достигнуть полнейшей тишины. Затем медленно произнес страшное слово, при звуке которого все содрогнулись, а многие женщины попадали в обморок:

– Констангинополиганишердудельзакспфайфенмахерсгезелльшаффт!

Когда из моих уст со стоном вырвался последний слог этого слова, я коснулся одного их моих электрических проводов, и потонувшие во мраке толпы озарил мертвенно-синий свет. Как это было эффектно! Раздалось множество криков, женщины кинулись в разные стороны, подкидыши падали в обморок целыми взводами. Настоятель и монахи торопливо крестились и, потрясенные, бормотали молитвы. Мерлин держал себя в руках, но изумление пробрало его до костей; он никогда еще ничего похожего не видывал. Пора было приниматься за новые эффекты. Я поднял руки и, словно в предсмертных муках, простонал:

– Нигилистендинамиттеатеркестхенсшпренгунгсапентэтсферзухунген!.

И включил красный свет. Вы бы послушали, как застонал и завыл этот людской Атлантический океан, когда алое пламя присоединилось к голубому! Через шестьдесят секунд я крикнул:

– Трансваальтруппентропентранспорттрампельтиртрайбертрауунгстрэнентрагеди!

И зажег зеленый свет. Прождав на этот раз всего сорок секунд, я широко распростер руки и громовым голосом выкрикнул все опустошительные слоги вот этого слова слов:

– Меккамузельманенмассенменшенмердерморенмуттермармормонументенмахер!

И вспыхнуло малиновое сияние. Все четыре огня горели разом – красный, синий, зеленый, малиновый! – четыре неистовых вулкана струили вверх просторные тучи ослепительного дыма, озаряя радужным светом, ярким, как свет полудня, всю долину до самых отдаленных ее концов. Вдали на фоне неба виден был столпник, застывший на своем столбе, – впервые за двадцать лет он перестал кланяться. Я знал, что ребята мои уже возле насоса и ждут только знака. И я сказал настоятелю:

– Час настал, отец. Сейчас я назову страшное имя и прикажу чарам рассеяться. Будьте готовы. Ухватитесь за что-нибудь руками.

Затем я крикнул народу:

– Слушайте! Через минуту чары будут рассеяны – или никогда ни один смертный не рассеет их. Если рассеять чары мне удастся, вы сразу об этом узнаете, ибо святая вода хлынет из дверей часовни.