— Скажи. – Отчего-то это вдруг показалось мне предельно важным. Может, алкоголь успел подействовать, искажая восприятие – да только я должен был узнать. Должен.

— Неважно, – ничуть не изменившимся голосом ответила Аретейни, а я уперся.

— Нет, важно.

Она посмотрела на меня и вздохнула.

— Мне страшно оттого, что ты плачешь. И я не должна была этого говорить. – Ласточка улыбнулась – попытка вышла жалкой и слабой. Но я был ей благодарен хотя бы за попытку. – Так что, ты этого не слышал.

— Нет, слышал. Поздно. Почему?

— Потому что… – Она замолчала и снова прижалась ко мне. – Потому что ты всегда всех успокаивал, Дэннер. Ты ведь в самые жуткие моменты улыбался. И это вело нас вперед. Нас всех – ты заставлял верить и не сдаваться. Даже в пыточной камере. Ты под пытками улыбался, разбитыми в кровь губами – но улыбался. А теперь… если даже ты плачешь – значит, правда, все кончено.

Вот, почему мне страшно. Командир… мой командир… – Голос задрожал и прервался, а тонкие пальцы стиснули мою рубаху.

Я вдруг рассмеялся.

Ласточка испуганно отпрянула, решила, похоже, что я совсем спятил. А мне было и смешно, и стыдно одновременно – подумать только! До чего жалко я, должно быть, сейчас выгляжу! Представьте: я тут сопли распускаю – а она даже не одернула, не пристыдила. Она в меня верит.

Даже теперь, когда я сам в себя не верю.

Предать ее доверие?

Ну уж, нет.

Еще мне не хватало последнее солнце этого мира погасить. Блестящее от слез, серо-стальное солнце в ее глазах…

— Я в порядке, Ласточка. Просто нервы немного пошаливают. Я в порядке.

— Правда?..

— Да чего мне сделается. Отдай бутылку, нам с тобой еще город спасать.