Сейчас некоторые из вас скажут про «воздаяние почести умершим», правда? Не смешите меня, товарищи. Вся эта «дань уважения» к покойникам – всего-навсего лицемерие, спровоцированное чувством вины – недолюбили, недоглядели, не сказали, не успели. Вот и начинается нелепый фарс с белыми платьями, венками да погребальными кострами. А я вам скажу, что мертвым глубоко наплевать, кто их там уважает, а кто не уважает. Они уже не здесь. Они в тумане. При жизни уважать надо было.

И все же, я никак не мог себя заставить отпустить холодную тонкую руку Лидии. Мне все казалось, что вот, сейчас, скоро, совсем скоро – она вздохнет и посмотрит осмысленно. Несмотря на холод. Несмотря на кровь, залившую маленький диванчик. Несмотря на белую смертную дымку в глазах. Потому что она не умерла, она сейчас очнется.

Каждый раз казалось, черт бы меня побрал.

Октябрина подошла с другой стороны и прижалась ко мне. Она очень старалась не показать страха, а я делал вид, что ничего не замечаю.

Мы все, наверное, до последнего отказываемся верить в смерть. Принять тот факт, что человек уже никогда не вернется, не заговорит с нами. Был друг – осталась мертвая оболочка.

Ладно, хватит ребенка нервировать.

Я поднялся и подхватил девчонку на руки. Одна только мысль, что маленькие босые ножки увязнут в липкой кровавой луже, вызывала отвращение.

— Я сама могу, – нерешительно возразила Октябрина, а я буркнул в ответ в лучших традициях Кондора:

— Я тоже много, чего могу. Сиди, пока таскают.

Малышка притихла, только крутила головой, оглядываясь по сторонам.

— Слушай, – не выдержал я на середине лестницы, сообразив, что такими темпами рискую с нее улететь, – а ты волосы как-нибудь не можешь подобрать? Ничего ж не видно.

Девчонка опять повернулась, закрыв мне обзор каштановой гривой.

— Меня мама причесывала… А ты поставь меня на пол.

— Исключено, – заявил я. – Простудишься. Ладно…

Никогда не умел плести косички, но что поделать, если мое упрямство выходит мне же боком, причем, не тем боком. Я устроился на деревянной ступеньке и принялся постигать азы парикмахерского искусства, что оказалось вовсе даже непросто.

Для начала, мой старенький деревянный гребень категорически отказался привести в порядок буйные девчоночьи кудри, за ночь приключений свалявшиеся в колтуны, как неухоженный лошадиный хвост, и безнадежно увяз в них. Октябрина вертелась и жалобно пищала, волосы, при попытке их расчесать, с готовностью затягивались в узелки, так что я, под конец экзекуции, уже попросту орудовал ножом, срезая самые крепкие узлы. А когда волосы оказались прочесаны и сплетены, наконец, в совершенно ужасную с виду, но зато по-прежнему толстую и тяжелую косу, неизвестно, кто из нас еще готов был громче взвыть – я или жертва моей спонтанной брадобрейской стажировки.