– А почему ты об этом спросил, отец?

– Так это, – пожал плечами старичок, – третьего дни скакали тут на вас похожие – на конях и с оружием. Много. Сорок, да ещё сорок, да ещё… Пьяные и злые. Жито потоптали. Старосту нашего выпороли. Кричали ещё: мол, конец пришёл Тимошке блаженному, за всё теперь поплатится.

– Какие они были? Чернявые, косоглазые? Говорили на чужом языке? – нетерпеливо вмешался Хорь.

– Чужой язык – это змеиный, раздвоенный, что ли? – захихикал старичок. – Обнаковенные у них были языки. Только я в рот-то им не заглядывал. Как увидал их непотребства, так в лес и побёг. Я уж старый, чтобы мне портки скидывали и по заднице. Вот когда я мальцом был, так батюшка мой, давно покойный, бывалоча как наломает розог…

– Отец, погоди. Ты понимал, что они говорили?

– Конечно, я ж не полоумный какой. По-русски говорили, чего ж не понять. А которые немного косоглазые – так это ж спьяну. Коли много, скажем, выпить мёду, так не только ноги заплетаться начнут – глаза тоже. Я, бывалоча, сяду с кумом, возьмём баклажечку – и ну спорить, кто больше смогёт…

– Спасибо, отец, – прервал вечер воспоминаний Ярилов и поторопил коня. Сердце колотилось от недоброго предчувствия. Побратимы поскакали следом.

Промчались по лесной дороге, въехали в деревеньку. Страшная, неживая тишина: не брехали собаки, не ругались через плетень хозяйки. Избушки молча таращились на единственную улицу затянутыми бычьим пузырём окошками.

Поперёк дороги лежал мужик – кровь натекла из перерубленного горла, превратившись в дёготь, лицо почерневшее. Мёртвая рука сжимала топор.

Люди исчезли. Спросить, что произошло, было не у кого. Хорь выломал застрявшую в заборе стрелу, посмотрел на наконечник. Заметил:

– Не татарская. Наша.

Дальше ехали шагом, прислушиваясь. Молчали. У Дмитрия вертелась только одна мысль в голове – короткая и горькая: «Не успел».

* * *

Монгольское посольство, отправленное договариваться с булгарами о военном союзе против русичей, уже три недели стояло на границе, ждало из столицы разрешения на проезд. Араб, который вёз письмо Субэдея булгарскому царю, относился к задержке с облегчением – он явно боялся казни в случае провала миссии. Азамат тоже не волновался – отсыпался да гулял с Кояшем под уздцы – конь, давно оставшийся без всадника, мог и застояться.

А вот монгольский тысячник Цырен мучился от вынужденного безделья, а ещё больше – от того неуважения (если не сказать – презрения), которое выказывали булгарские стражники.

Надменные воины в отличных латах, на высоких конях брезгливо посматривали на низкорослых степняков в драных халатах и трофейных, изрубленных кольчугах. Старший заставы сквозь зубы, будто заставляя себя, пробурчал: