В особенный гнев его приводили исторические теории насчёт происхождения казаков:

– Вот ты науки превзошёл, Ляксандр, а скажи мне: какой-такой, растудыть, умник измыслил, что мы – сплошь из бехлых крестьян? Разве может рождённый в рабстве свободы хотеть, а? Разве ж мужик-лапотник сумеет с шашкою совладать? Им бы барам в ножки кланяться да терпеть. Нет, брат, быдло – оно и есть быдло, рабочий скот. Недаром жидовский Моисей своих людей сорок лет водил, пока последний среди них холоп не помер.

– А вы что насчёт своего происхождения думаете, папа?

– Да завсехда мы на этих землях жили, а холопства и бар не ведали. Пшеничку растили да сабелькой баловались. Зрю я, что и татарвы среди наших предков много было. Ещё дед мой по-татарски, как на родном языке, балакал.

Полковник хватил стакан самогону, крякнул и заключил:

– Казак – он и есть казак. Не раб, но воин.

* * *

– Уж и не знаю теперь, куда мне идти, – Антон говорил тихо, и сквозила в его словах безысходность, – только Святополку мне никак попадаться нельзя.

– Думаешь, велит убить? – спросил Дмитрий.

– Хуже. Гораздо хуже, – покачал головой паренёк, – есть такая беда, воевода, что страшнее смерти – себе изменить.

Ярилову юноша нравился всё больше – хоть и был невелик росточком и узок в кости, а чувствовалась в нём сила. Да и умом, и характером явно Бог пацана не обидел. Поддержал:

– Ты мне теперь, считай, как брат.

– Это почему, воевода? – удивился Антон.

– Ну, сам же говорил, что князь тебе – вместо отца. А меня перед смертью Тимофей сыном назвал и стол княжеский завещал. Теперь отец у нас с тобой общий. Стало быть, и мы с тобой братья.