Олег показывает на Лысый Горшок.

– Там… где-то…

Вечно у Савина получается не здесь, а где-то там. Вздыхаю, ведь не пойдет он сейчас за своим топором. И винить его не за что. Он, от испуга, топор бросил, я за сухостоину схватился. У каждого своя реакция на испуг, но он все равно виноват, значит, инструмент мы ему найдем. Я вытаскиваю свой туристский топорик и вручаю его Олегу:

– Раз ты бросил свой нормальный топор, тогда вот этим малышом чекрыжишь ствол на метровые чурки.

Савин берет топорик и начинает рубить.

– Помогли бы, пацаны… – буркнул он остальным.

– Пойду досыпать, – сразу зазевал Ульский, – кеды и носки до завтра высохнут. Покедова, пацаны.

И уходит к палаткам. Олегу начинает помогать Женька со своим таким же топориком.

– Я сейчас, – говорит Ильяс, бросает свой топорик и направляется вслед за Серегой.

Пока Савин и Переходников, что-то бормоча под нос, рубили еловый ствол, я наломал мелких веток и, раздув угли, разжег огонь. Затем положил два самых толстых полена, а сверху навалил срубленную мелочь.

От палаток возвратился Расулов, держа в руках какой-то тюк.

– Вот, – говорит он, – одеяла надыбал. Нам они нужней, а их все равно палаткой накрыло.

Лежки из лапника вокруг костра уже приготовлены. Начинаем укладываться, сунув рюкзаки под голову. Что-то громко звякает.

– Черт, – вскрикивает Савин, потирая затылок, – об бутылку ударился!

– Че орешь, придурок! – шипит Расулов, оглядываясь на палатки.

– Да ладно, не проснулись на треск, не проснутся сейчас.

– Сколько там? – спрашиваю.

Луна уже успела зайти за гору, поэтому Савин подносит бутылку ближе к огню.

– Чуток. По глотку каждому.

– Ну, так наливай.