– Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Вы работаете с уголовниками и знаете, как у них бывает – отступил, показал слабость, струсил, и все – ты дно. А если выстоял да еще оборотку дал… так что случись опять выйти против десятка не побегу.

Сказал и понял – так и будет. И дядя Миша сделал бы так же.

– Но один против пятнадцати… – следователь поежился. – Но ты прав, отступать нельзя. Расскажи подробно, – вдруг перешел на «ты» Запашный, – что произошло с момента появления Тихомирова?

– Самого появления дяди Миши я не помню, очнулся, он уже был. Что он Громину говорил, я не слышал, в голове звенело будь здоров. Потом выстрел. Его я услышал. Потом еще выстрел, и еще…

Дальше продолжать не стал. Запашный сидел и задумчиво смотрел в окно, а я в угол комнаты, где на большом календаре улыбалась девушка на фоне рубленого дома с резными ставнями.

Сразу сложились строки:

Мое романтическое свидание закончилось дракой и… смертью.

– Ладно, – поднялся Запашный, – у меня вопросов больше нет.

– Э-э-э… – удивился я, – а дальше что?

– А ничего. – Следователь вложил листки и ручку в портфель. – Громину грозит пятнадцать лет, так что его можешь больше не опасаться, сядет надолго. Гарантированно.

– Как сядет… так он живой?

– Живой. В больнице он, ты его хорошо приложил. Чуть шею не свернул.

«Статья сто восьмая, – автоматически подумал я. – Умышленное тяжкое телесное повреждение. Чёрт! Жаль сил не хватило прибить эту сволочь».

– А суд?

– Как вылечат. А ты чего беспокоишься? Свидетелем мы тебя привлекать не будем, и так всего достаточно. Так что отдыхай, каникулы же!

Он протянул и пожал мне руку. Не сильно. Затем быстро вышел из ординаторской.

Вот такая получилась формальность.

И так, Громин жив. Жаль. Не вышло наказать его за смерть дяди Миши.

Я зашел в палату за своими вещами. Переоделся и попрощался со всеми. Пока шел к выходу, дописал куплет:

Эта песня для дяди Миши. И еще песни будут, жаль, своей гитары у меня нет, но это дело решаемое.