— На стенах и столбах, — кивнул Суинберн и процитировал: — «Нам плевать на ваши идеалы. Мы презираем социальный порядок, который вы пытаетесь увековечить. Мы не уважаем… ик!.. взгляды наших вождей, и не руководствуемся ими. Мы думаем и действуем наперекор общественному мнению. Мы смеемся над вашими догмами. Мы презираем ваши законы. Мы — анархия. Мы — хаос. Мы — личности. Мы — „развратники“».

— Вздор! — прокудахтала Покс с плеча Спенсера.

— Да-а, только бесполезная трата добрых ч-чернил. И наш новый предводитель… — Внезапно Дойл замолчал. Его глаза остекленели, стакан выпал из руки, бренди вылилось на колени, и он повалился ничком.

— Вот досада, — пропищал Суинберн, — надо же было этому чертову алкашу отключиться именно в тот момент, когда он только начал говорить что-то интересное!

— Да, парень, похоже на то, — заметил Спенсер. — Теперь он не продерет глаза до завтра, помяни мое слово! Ну, и что нам с ним делать?

— Давай отнесем прохвоста наверх, в спальню для гостей, и положим на диван. Я буду спать на кровати рядом. А ты можешь устроиться здесь, в кресле, если оно не слишком неудобно тебе.

— Я спал в стольких чертовых дверных проемах, что это кресло для меня верх роскоши!

— Моя сладкая конфетка! — прошелестела Покс. Суинберн встал и какое-то время стоял, покачиваясь из стороны в сторону. Потом он неуверенно шагнул.

— Что за чертовщина все эти феи, как ты думаешь, Герберт?

— Что б я пропал, если понимаю!

В полночь Алджернон Суинберн лежал в кровати и глядел в потолок спальни для гостей: его горло горело, и он страстно желал избавиться от резкого привкуса бренди. Он хотел заснуть, но не мог; комната медленно вращалась вокруг него. Он чувствовал себя очень странно — совсем не так, как после обычной пьянки. Всё началось тогда, когда Бёртон загипнотизировал его. Однако сегодня ночью он почувствовал что-то еще более странное. Поэт беспокойно задвигался. Распростертый на диване Дойл дышал глубоко и ритмично: с таким звуком волны накатывают на пляжную гальку. Дневное тепло покидало дом: доски пола тихо скрипели и что-то шептали, мягко постукивали оконные рамы, негромко стонали стропила.

— Чертов шум! — пробормотал Суинберн. Издали донеслись слабый гул винтокорабля и приглушенное полицейское предостережение. — И ты заткнись, тоже!

Он спросил себя, какой урон нанес бунт. Огромное количество поджогов, разрушенных домов и памятников. Ну, конечно, драки и убийства тоже…

— Лондон, — прошептал он. — Бастион цивилизации.

Невозможно поверить, что возвращение предполагаемого наследника могло вызвать такой хаос. Он посмотрел в занавешенное окно.