Иван возразил:

— Плохая идея. Вон, Германию, в двадцатых, опустили ниже плинтуса. Она решила вернуться через кровь. И что? До сих пор, силуэт в их каске, ненависть по всему миру вызывает. Тоньше надо работать. Тоньше!

Не найдя слов, я лишь крякнул. Ну да — политиком не являюсь и это «тоньше», как серпом по яйцам. Но смутно понимая правоту Жилина (особенно после примера с Германией) лишь кивнул.

* * *

В общем, пока вспоминал наши разговоры и соображал, что же делать сейчас, время и прошло. В принципе, меня устраивало любое решение трибунала. Постановит расстрелять — шлепнем бесов. Главное, что все будет законно оформлено. Захотят обойтись без расстрела — тоже неплохо. Тогда удастся избежать особо острой конфронтации с долбанутыми партайгеноссе. Зато они поймут, по какому тонкому льду прошлись и что с Чуром, лучше не шутить.

А итог заседания меня удивил. Когда я вошел в комнату, Роза, молча, но яростно свернула в мою сторону глазами, а комиссар протянул бумагу. Угу — как и предполагалось, «кожаные», не привыкшие отвечать за базар, сломались, но вот «старая подпольщица», упорствовала в отрицании. Поэтому (тут я ошарашенно почесал затылок, поражаясь неожиданному юридическому выверту), была приговорена к расстрелу с рассрочкой на три месяца. Этот срок ей давался для изменения своих взглядов. И все это время она должна находиться в батальоне. Для осознания, так сказать, сути возникшей проблемы.

При этом, народ, напряженно смотрел на меня, а я офигевал от того, насколько хитрожопые люди здесь собрались! Вроде как сурово обозначили свои позиции, а с другой стороны — за три месяца в наших условиях или ишак сдохнет, или падишах. Но если прикинуть — довольно неплохой вариант вырисовывается. Эту дуру, за выделенное время, свои единомышленники должны вытянуть. Может быть, даже через Жилина. А мы еще повыкобениваемся, пугая сторонников армейской демократии, насколько это возможно. Столкнем, так сказать, поборников «сферических коней в вакууме» с суровой действительность и покажем любителям дискуссий, то что отвечать надо за каждое слово. В перевоспитание этих типов я не особо верил, но вот в возможность загнать их в жесткие рамки, (где они уже пребывали до ранения Ильича) твердо рассчитывал.

Поэтому сейчас, прочтя бумагу, возражать не стал (от чего трибунал облегченно просветлел лицами), а приказал строить батальон. Где и доложил братве, что произошло, чего хочет добиться военная оппозиция и как ее победа, может сказаться лично на недолгой жизни каждого. При этом, что-то сильно завелся и во время речи, вновь (как и тогда на озере) почувствовал в темечке какую-то непонятную вибрацию. От чего изменился тон и слова стали падать особенно весомо. Причем настолько, что из строя начали раздаваться массовые выкрики, с призывом к немедленному линчеванию москвичей.