Открывание двери до смешного напоминало процесс дефлорации. Ненасильственной. В смысле, по обоюдному согласию. Действовать нужно осторожно, но настойчиво, нежно, прилагая усилия. Дверь-то, она ведь совсем не против открывания. Однако попробуй только повести себя грубо — тут же либо взрывчатка детонирует, либо рычаг сломается. И у девочки на всю жизнь психологическая травма, и тебе… хм…

Зверь осознал всю красоту метафоры и, хрюкнув от смеха, сполз по косяку. Заниматься любовью с дверями раньше не приходилось.

— Ты вторая девственница в моей жизни, — сообщил он дверному щиту.

Смеяться сил не было. Встать, кажется, тоже. Пальцы свело на полосе пластиката — не разжать. Вот сейчас бы взрыв! Славно подохнуть в хорошем настроении!

Зверь заставил себя отцепиться от рычага, кое-как поднялся на ноги, глянул на хронометр и принялся разминать затекшие мускулы. Двадцать два часа назад он начал пилить столешницу. За двенадцать часов удалось сдвинуть дверь на десять сантиметров. Почти сутки непрерывной работы. Всего сутки… Значит, так и живут люди? Каких-то двадцать часов, и сил не остается даже на простенькую разминку. Рехнуться можно! Воды уже не было. А жаль. Горячий душ не помешал бы.

Первый рычаг сломался, когда заканчивалась погрузка. То есть сломался полуметровый остаток полосы. Хрупкий пластикат за ночь раскалывался трижды, пока не остался совсем короткий хвостик.

«Не так уж плохо», — утешил себя Зверь, оценив проделанную работу. Еще чуть-чуть и… Не успеть, конечно, но все-таки приятно.

И снова медленное, скрежещущее, едва заметное шевеление двери. Снова сыплется сверху пластиковая пыль. Жилы натягиваются, едва не рвутся. Это не дыба какая-нибудь, мать ее так! Это человек работает. Волки, попав в капкан, говорят, лапы себе отгрызают, чтобы освободиться. Хорошо волкам. Зверь бы сейчас что угодно себе отгрыз, если бы это хоть как-то помочь могло.

За скрипом и скрежетом он не слышал, что происходило снаружи. Но вертолеты чуял. «Мурену» все эти дни не трогали, но если раньше это грело, то с тех пор, как понял Зверь, что его оставили умирать, начало беспокоить. Одну из легких машин уже давно перевели на новое место. Вторая оставалась, потому что на ней должен был улететь в кратер Гот. А «Мурена»? Не могут же ее оставить на плато. Она нужна. Она… она ведь позволяет летать на себе кому угодно, не только Зверю. В смысле, если кому-то придет в голову… А уж когда Зверь умрет, проблем вообще не возникнет.

Или наоборот?

Да кто ж его знает? Раньше умирать не приходилось Нет, не может быть, чтобы с ней так поступили. Однако вот снялся с места Ми-40. В лагере остались только Гот и Пижон. Два человека. И два вертолета. Значит, все-таки…