Ладно, хватит философствовать и рефлексировать. Пора начинать действовать».

И тут же чей-то робкий голос внутри его опасливо осведомился: «Что — уже? Вот так вот сразу?..»

«А ты как думал? — возразил Вадим этому трусливому голоску. — Какой смысл тянуть время? Как говорят коллеги Крейлиса, „чем раньше сядешь, тем раньше выйдешь“. Тебе же не хочется надолго застрять в этом теле и в этом мире? Значит, начнем…»

Он присмотрелся к людям, которые нескончаемым потоком текли по тротуару. Кого из них выбрать первым?

Он стоял, спрятав руки в карманы, и глядел на прохожих.

Стайка девчонок, бегущих куда-то вприпрыжку и хохочущих во все горло…

Счастливая молоденькая мамаша, толкающая перед собой коляску, из которой доносится писк новорожденного…

Сытые, лоснящиеся мордовороты в расстегнутых до пупа рубахах, прущие сквозь толпу напролом, зажав в потных лапах полуопорожненные бутылки с пивом…

Расфуфыренная дамочка с равнодушным лицом, ведущая на длинном поводке кобеля размером с теленка…

Жадно целующиеся на ходу влюбленные, не замечающие никого и ничего вокруг себя…

Девица в мини-юбке и с длинными «фирменными» ногами, высокомерно поглядывающая на всех окружающих сквозь черные очки…

«Кто из них мог бы заслуживать жалости? Кто? Не вижу».

И тут Вадима вдруг прошибла холодным потом одна простая мысль.

Как могла та Сила, что поручила ему столь ответственную миссию, положиться на его критерии определения достойных любви и жалости?

Помнится, еще Сократ пытался найти днем с огнем истинного человека. Не уготована ли и ему такая же участь?

А может быть, его сомнения нелепы и напрасны? Что, если ЭТО будет происходить автоматически, под воздействием каких-нибудь подсознательных импульсов? Вон, Славика-то он приложил, вовсе не думая о том, достоин он жалости или нет…

Он наконец стряхнул с себя оцепенение и решительно влился в гущу толпы.

* * *

Первая кандидатура подвернулась довольно быстро.

Это была немощная старушка, стоявшая в подземном переходе с картонкой, на которой чернильным карандашом от руки было нацарапано: «ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЖИТЬ!» На старушке было глухое черное платье до пят, по крайней мере сорокалетней давности, стоптанные мужские ботинки и утратившая первоначальный цвет вязаная кофта.