— Это как? Астратов усмехается:

— А представь, что ты жил в нищете, не имея лишнего юма за душой. А, к примеру, сосед твой ни в чем не знал себе отказа, потому что деньги к нему текли рекой, и у него было все, что он хотел: и загородный особняк, и коттедж на морском побережье в курортной зоне, и шикарные любовницы, и тачки, одна другой круче, и все в таком же духе… Но однажды этот счастливчик загибается от инфаркта, и его хоронят на лучшем кладбище. Разве не соблазнительно выдать себя за него, когда ты осознаешь, что вернулся с того света? Соблазн этот тем более велик, потому что вряд ли кто-то, не считая родных покойного соседа, сможет понять, что ты врешь. А поняв — разоблачить тебя. Зато в перспективе ты можешь потребовать реституции якобы принадлежавшей тебе собственности — как движимой, так и недвижимой. И даже если твое состояние успели за это время промотать «наследнички», то предъявить им иск, урвать то, что осталось, и так далее…

Астратов прикуривает очередную сигарету — в последнее время он курит по-страшному, почти без перерывов, и порой мне кажется, что лицо его пожелтело не от недосыпания, а от никотина.

— Бывают и самозванцы другого рода, — продолжает он, с отвращением выпуская изо рта клуб сизого дыма и откашливаясь. — Им не нужно богатство, но они гонятся за чужой славой… хотя бы посмертной… Кстати, мы все-таки допросили твоего литератора… Нет-нет, не бойся, раскололся он без всяких инъекций и гипноза. Стоило его чуть-чуть припугнуть — и душонка его дрогнула… И оказалось, что никакой он не Баринов.

— А кто? — не удерживаюсь я от естественно риторического вопроса.

— Некто по фамилии Добробабенко, правда, тоже — Никита. И тоже — боец литературного фронта. Пописывал книжки, которые, в силу своей заурядности, не пользовались спросом у читателей и благополучно кончали свою жизнь либо в запасниках библиотек, либо в макулатуре… Но, как всякий графоман, Добробабенко искренне считал себя гением, которого мир не оценивает должным образом. И когда он скончался от укуса энцефалитного клеща (это я так, к слову), а потом воскрес в новом обличье, то сразу же смекнул: вот удобный случай стать известным писателем. Одним из тех, чьей популярности и даровитости он всегда завидовал… Он уже потирал руки от предвкушения: мол, в скором времени читатели, ранее презиравшие его опусы, будут нарасхват раскупать их. а критики, не удостаивавшие ранее его вниманием, будут взахлеб расхваливать его книги — лишь потому, что на обложке будет стоять фамилия автора бестселлеров…

Я грустно качаю головой. Почему-то я не испытываю ни малейшего презрения к лже-Баринову. И зря Астратов так распинается передо мной. Да, те, кто воспользовался своей реинкарнацией, чтобы солгать, поступили непорядочно. Но разве те, кто оживил их сознание в чужом теле, не способствовали этому?