Чех взялся за древко, и кровь перестала течь из раны, остановилась и засохла. Он поднялся на ноги.

— Надо похоронить убитых, — сказал Плантар.

Мария разрыдалась и бросилась к Эммануилу. Легла рядом с ним, обняла за плечи, зарылась лицом в складки черных одежд.

Вот они, мои убитые: друг, которого я дважды не спас, спаситель, которого помог убить, и Господь, которого предал. Я подошел к Марку, встал на колени рядом с ним, взял его коченеющую руку. Это уже было. Второй раз.

— Вторая смерть, — прошептал я.

Жан услышал.

— Это первая смерть, Пьер. Вторая уже была.

— Оставьте меня все!

— Пьер, пойдем. Я пошлю сюда людей. Мы всех поднимем наверх и похороним павших. И Марка. Даже Эммануила.

Я молчал. Они ждали. Стало жарко. Откуда здесь такая жара?

— Смотрите!

Из дальних дверей в подземный храм, дымясь и шипя, медленно выползал язык раскаленной лавы.

— Огненная река Эммануила, — сказал я.

— Уходим, быстро! — крикнул Жан. — Через храм, к противоположному выходу!

Я не поднялся с колен, даже не шевельнулся.

— Пьер! — заорал Жан.

— Да иди ты!

— Пьер, если ты хочешь найти смоковницу, на которой повеситься, то она наверху. Здесь смоковницы не растут!

Если честность может ввергнуть в Преисподнюю, может ли гордыня из нее вытащить? Жан унизил меня, публично назвав предателем. Я сам себя так называл, но это мое право, а не его. Он нашел для меня правильные слова. Я поднялся на ноги.

— Ну? Пошли?