– Великий Король Крыс свалил отсюда неделю назад, – сказал Кикимора. – Он не любит сидеть на месте. Рвет когти, когда чует, что чтой-то не так. Тебя, поди, боится. Тебя. Окромя тебя, бояться ему некого.

– А тебя?

– А меня-то чего? – Кикимора удивился. – Он, чай, и не знает, что я такой есть. Мы для него кто? Так, стадо людишек лапшовых. Он человеку в лицо смотрит, только когда хавать его собирается. Такой вот наш Король Крыс. Любит похавать.

– Что ж ты ему молишься, если не уважаешь?

– Не все так просто. Погодь. – Кикимора посерьезнел вдруг. – Сейчас я тебе один фокус покажу, Дема. Вот, иди-ка сюда.

Он подошел к стене. Стены здесь были странно сухие для подземелья, даже не покрытые плесенью. Только вот размалеваны они были отвратительно. Бурой запекшейся кровью на сером бетоне были нарисованы пауки с треугольными телами. Всего шесть штук.

– Кто их рисовал? – спросил Демид. – Карх?

– Нет. Он не может. Лапы у него, сам понимаешь, под хрен заточены. Это люди мазюкали. Те, кто приволок Королю хавку.

– Зачем?

– Сейчас узнаешь. Может быть. Если ОН с тобой разговаривать будет.

– Кто – ОН?

– Вот сюда руку положь. – Кикимора ткнул пальцем в круглую растрескавшуюся выпуклость на стене, прямо под одним из пауков. Она выглядела так, словно кто-то пытался вылезти изнутри стены, проткнуть головой своей камень, и твердый монолитный бетон непостижимым образом выгнулся, натянулся, но не пустил ЭТО наружу.

Демид сглотнул слюну, сдерживая отвращение, и положил ладонь на выпуклость.

Сначала ничего не было. Тишина. Потом едва заметная вибрация пробежала мурашками по пальцам, усилилась, наросла. Демид попытался убрать руку, но она намертво приросла к камню. Его уже трясло, колошматило с ног до-головы. Он попытался крикнуть что-то Кикиморе, но только хриплый клекот вырвался из горла его. Он услышал голоса. Сперва это был тихий шепот, странный шепот, бормотание и далекий отзвук смеха разбуженных обитателей потустороннего мира, но вал голосов катился на него с ревом, как поезд, и скоро превратился в невыносимо голосящий, визжащий, стонущий, рыдающий нестройный хор, облепивший голову его, как рой разъяренных шершней, жалящий его барабанные перепонки. Он даже мог различить отдельные слова, бессмысленные в своем нагромождении. И только два слова повторялись с четкостью метронома, глухим стуком колес: «ЧЕЛОВЕК. ЖИВОЙ. ЧЕЛОВЕК. ЖИВОЙ. ЧЕЛОВЕК. ЖИВОЙ. ЧЕЛОВЕК. ЖИВОЙ».

– Заткнитесь!!! – заорал Демид. – Заткнитесь, сволочи!!!

И вдруг все стихло.

– Человек. Живой, – неуверенно произнес тихий голос.

– Кто вы? – спросил Демид, вовсе не будучи уверен, что его услышат.