Цыганкову очень нужны были люди. Он радовался всем, кто приходил. И как же горько было понимать, что для них эти визиты — в тягость. Они все здоровые, у них вся жизнь впереди, а Цыганков никогда ходить не будет. У него не будет ни семьи, ни друзей. Только Поле.

Последним приходил Филька. С намерением уговорить Цыганкова дать показания для суда. Мол, Служба проводит политику геноцида, так или иначе убивая тех, кто кажется ей вредным. Не преступником, а просто ненужным элементом.

— И ты согласился?!

— А он не будет меня спрашивать. Я к чему: на суде, если у меня крыша поедет, и я начну Илюху обвинять, ты скажи — ты ж свидетельница, — что ты в тот день к Илюхе заходила, и меня там не было. С Илюхой только договорись, чтоб он не отпирался. Иосычу я уже сказал, там все нормально будет. Филька будет на тебя давить, покупать, шантажировать — ты не бойся, он на самом деле тебе ничего сделать не может. Я знаю. Ты только не бойся, не позволяй себе испугаться. Он антикорректор, почувствует. Только не сломайся, хоть ты не сломайся! И вот еще что Илюхе скажи: пусть не вздумает Фильке инициацию купировать. Филька его убьет. Ни в коем случае даже не приближаться к нему! Скажешь, ладно?

— Скажу.

Оля поддалась минутному порыву, наклонилась вперед, погладила Цыганкова по плечу. Невинный жест вызвал бурю эмоций: Цыганков опять разрыдался.

— Ну почему именно ты?! Я тебе столько дерьма сделал! Никому столько не сделал, сколько тебе! Ну почему ты меня жалеешь?! Я ж тебя с Моравлиным поссорил, я! Не было у него тогда никакой бабы, один он был! И тебя ждал! А я пересрал, потому что Филька мне приказал вас поссорить! Есть у него чем придавить… Вот я тебя не пожалел, а ты меня?!

— Бог тебе судья, — сказала Оля. — Не я. И хватит реветь, я тебе не сопли вытирать сюда пришла.

— Он меня и осудил… Ну почему я не помер?! Так нет, живи теперь калекой… И раньше никому нужен не был, а теперь и подавно.

— Тебе ж Иосыч сказал, что тебя не выгоняют.

— Ну и что?! Ты сама подумай — какой я там буду обузой! Слушай, — рыдания внезапно перешли в страстный шепот, — сделай хоть что-нибудь. Сделай так, чтоб я на костылях ходить мог. Это ж немного, да? Совсем немного. Я отработаю, честно. Я всю жизнь в Службе пахать буду, о себе вообще не подумаю. Обещаю, честно. Или, если не сможешь, убей. Я так не могу. Я знаю, я скотина и мерзавец, но я исправлюсь. Честно. Просто так нельзя. Нельзя жить и постоянно помнить, что ты никому не нужен. Я потому и в окно сиганул, что понял: смерть лучше, чем жить и помнить, что ты никому не нужный мерзавец. Сделай, а? Я тебя потом отблагодарю. Сделаю все, что скажешь. Все, буквально. Хочешь, буду твоей тенью. Только сделай так, чтобы я был нормальным. Чтоб я мог исправить все. Обещай, что сделаешь!