— Ну… — Рубинов в растерянности развел руками. — Он сказал, что из Александрийска. Из университета. Хотя, наверное, врет: он не мог даже деньги правильно отсчитать. Я подумал, что он приехал к кому-нибудь в гости…

— И все? Он еще что-нибудь говорил?

Рубинов силился вспомнить утренний разговор, он был уверен, что было еще что-то важное, но что… Из-за этой жары он никак не мог вспомнить, мозги будто расплавились и вытекли вместе с потом.

— Не знаю…

— Ладно. — Баженов сгреб фонари и батарейки с прилавка, прижал их к животу. Тамбовцев взял остальное. Они очень торопились.

Рубинов стоял, зажмурив глаза от напряжения. Что-то ведь было еще? Он сказал что-то еще… Да! Вспомнил! Только бы успеть!

Он перевалился через прилавок и выскочил на улицу вовремя, потому что Баженов с доктором уже садились в машину.

— Кирилл! Я вспомнил! Он что-то говорил про заброшенную штольню! Что хочет туда спуститься! Поэтому и взял веревку! Ты слышишь?

Баженов кивнул в ответ, махнул ему рукой, захлопнул дверцу и уехал.

Рубинов перевел дыхание, вытер пот со лба. Он был мокрый, как мышь. Струйки пота текли между лопаток, и футболка прилипла к спине. Под мышками расплылись большие влажные круги.

— Спуститься в заброшенную штольню, — тихо повторил Рубинов и вернулся в магазин.

* * *

Тамбовцев и Баженов стояли в некотором отдалении от дома Воронцовых, толпа могла напугать Екатерину, а ей и так было достаточно страха.

Мужчины стали подходить через пять минут. Их стало явно меньше: наверное, кого-то не отпустила жена, решив, что ночная прогулка небезопасна для здоровья, а Смоленцев так просто уснул.

Баженов насчитал четырнадцать человек. Последним прибежал запыхавшийся Ружецкий, его не было у Белки, и о случившемся он узнал от соседей. Баженов обрадовался — Ружецкий пришел с ружьем.

На пятнадцать человек оказалось три ружья и один табельный «Макаров» — у Баженова. Не бог весть какое, но все же — вооружение.

Баженов открыл заднюю дверцу милицейского уазика:

— Разбирайте фонари!

Сначала он хотел добавить, чтобы потом все фонари вернули Рубинову, но промолчал. Чего заботиться о каких-то фонарях, когда на кону — жизнь девочки? Он поймал себя на том, что так и подумал: «на кону», будто речь шла об увлекательной и опасной игре.

— Ждать больше никого не будем! Выдвигаемся.