Пинт подождал. Больше выстрелов не было.

— Лучше постойте пока здесь, а я посмотрю, в чем дело.

— Нет, пойдем вместе, — возразил Тамбовцев. — У нас одно ружье на всех. Если вы уйдете, что нам делать? Читать молитвы?

— Это неплохая мысль. Прочтите хоть одну, если знаете.

— В том-то и дело, что не знаю. А в ружье все-таки два патрона. По-моему, это надежнее.

— Вы закоренелый материалист, коллега, — назидательно сказал Пинт.

— А что мне остается делать? Нет уж, вы как хотите, но мы идем с вами.

Пинт понял, что теперь они обречены передвигаться только вместе. Единственное ружье на всех — это сильный аргумент. Ну что поделаешь? Если уж ему не удалось уговорить их остаться в больнице… Он вздохнул.

— Пойдемте, только старайтесь не шуметь.

— Мы и не шумим, — обиженно сказал Тамбовцев.

— Вы так дышите мне в спину, что она уже мокрая. Боюсь простудиться.

— Это не самое страшное, что может с вами случиться, — парировал Тамбовцев.

Пинт поднял руки, словно говорил: «Сдаюсь!»

— Пойдемте. Только давайте по очереди. Когда мы идем кучей, в нас трудно не попасть. Я иду первый, а вы — считаете до ста и потом идете за мной. Валерий, — Пинт обернулся, — а вы будете прикрывать наш тыл. Все понятно?

— Понятно, — пробурчал Тамбовцев. Ружецкий кивнул.

— Ну, с богом!

Пинт пригнулся и короткими зигзагами побежал к воротам.

Он делал это автоматически. Если бы кто-нибудь сказал ему, что он в точности повторяет действия солдата в бою, записанные в боевом уставе, он бы сильно удивился.

Пинт не стал входить в ворота: он притаился за забором, чутко прислушиваясь. Глупее всего было встать во весь рост и заорать: «Эй, свои! Не стреляйте!» Это был верный способ нарваться на пулю или заряд картечи. Поэтому он тихонько прополз на четвереньках вдоль забора, пытаясь хоть что-то рассмотреть сквозь щели между штакетником.

Брюки были мокрые от росы до самых коленей, пиджак стеснял движения, и Пинт пожалел, что не оставил его в больнице. Правда, там, в бумажнике, лежали фотографии. Лизины фотографии.