– Так что мы здесь рассусоливаем?! Пойдём!

– Вот глас не мальчика, но мужа, – похвалил Забелин. – Только…

А что «только» – сказать не успел, ибо улица так и взорвалась многоголосым воплем.

– Стреляй!! – взлетел чей-то могучий крик.

Все замерли.

* * *

– А, чтоб им пусто было!.. – Павел первым бросился к дверям, и все за ним, даже не глянув в окно.

Поспешный грохот пяти пар ног по паркету, по лестнице, по вестибюлю – Павел толкнул дверь, споткнулся, матюгнулся, задние налетели на него и с разгону вышвырнули из подъезда на крыльцо.

Егор в первый миг не понял, какого чёрта народ мечется, бестолково машет руками, потрясает оружием, – но, вскинув голову (а эти полоумные носились, пялясь в небо), – всё увидел сам.

Над руинами, на высоте метров тридцати, медленно и важно плыл большой воздушный шар. Белый-пребелый, как первый снег, чтоб быть видимым в вечернем небе – хотя вечер только наступал… У Егора захватило дух!

Не от белизны шара, понятно. А от картины, украшавшей его.

Крутые надувные бока несли на себе изображение акта мужеложства, причём явно насильственного: один, упитанный мужчина средних лет, нарисован был коленопреклонённым, со спущенными штанами и выражением горькой обиды на холёном лице. Другой же, бодро подпихивающий сзади этого сытого барина, выглядел крайне злорадным старцем – острый нос и подбородок далеко, мстительно выступали вперёд.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: данный групповой портрет есть политическая карикатура; плаксивый содомит – разумеется, Худых, а тот, кто надругался над ним, – Чухонин.

– Стреляйте! – повторно грянул гневный голос, и Егор узнал генерала Выдрищенского. – Огонь!

Лупанул недружный залп. Одна трассирующая пуля прочертила вялую дугу невдалеке от шара и погасла в высоте. Сам же шар начал издевательски поворачиваться другим боком.

– Дураки! Мазилы! – загремел генерал. – Из жопы вам только стрелять!

Треснул ещё выстрел. Мимо. Ещё один! Мимо.

– Уроды, – сказал генерал убито.