Забелин не стал выкобениваться, наклонился, поправил автомат и шагнул в дыру. Егор запоздало подумал, что лучше бы было отправить ясновидящего Аркадия, но теперь-то что уж…

– Давай, Жора, – сказал Кауфман.

Давай! Последний глоток воздуха этого мира. Тем же движением, что Павел, поправив автомат, Егор нырнул в дольмен.

И странное дело! – сразу не так, как тогда, в первый раз. Не было ощущения падения. Наоборот: какая-то бережная сила мягко подхватила и вознесла вверх.

Княженцев открыл глаза…

Нет, пожалуй, так сказать нельзя. Он, собственно, их и не закрывал, глаз, просто он ступил во мрак, дружелюбно подхвативший его, – а мрак этот вдруг пропал, а вместо него появился свет.

ГЛАВА 19

ГЛАВА 19

Ах, что это был за свет!.. Такого Егор никогда не видывал, ни разу, за все тридцать два года, пять месяцев и восемнадцать дней своей земной жизни – какие бы ни вспомнить ясные, с бескрайним голубым небом дни. Такие были, да, но здесь не то – здесь это небо как бы само пришло к нему – оно и вправду отозвалось чем-то милым и родным, далёким, из детства, из открытого в летний рассвет окна – но здесь оно было несоизмеримо ближе и живым.

И это было знакомым – и не надо было вспоминать, когда и где ты встречал это. Сон – тот, что в последнее утро на Земле, этот сон был сейчас здесь.

Прошлого нет. Ничто не проходит – и этот мир весь твой, в твоём распахнутом окне, в июне навсегда – и это счастье.

Да ведь и будущего тоже нет здесь – просто здесь другое, этот свет объемлет все земные времена… да и не только… хотя…

Это открытие поразило Егора. Правда, ему тут же почудилось, что он так и знал всегда, только не давал себе труда как следует вникнуть в эту мысль. А и не надо было вникать! Оно, знание, само пришло, когда сочло нужным прийти – и вот, жить отныне ему, Княженцеву Георгию Сергеевичу с этим знанием.

Тут он увидел Юру. И засмеялся. По-доброму, без насмешки, даже с уважением.

И было отчего! Стоило зауважать такого Юру, Юру в истинном облике.

Как описать его?.. Наверное, словами не выйдет. Человеческий облик? Да, человеческий. Но не того человека из нашего падшего мира, мира вещей, как сказал бы старина Платон. А человека настоящего, прекрасного, осиянного изнутри чудесным тёплым светом, тем же, что был полон этот мир – того ещё невинного Адама Кадмона, у которого нет границы между «Я» и миром – всё едино, я есть мир, и мир есть я.

Видимо, и Егор стал таким… Да что там! Стал, конечно – он же чувствовал себя, своё значение, своё равенство мирозданию. А потом он увидел Аркадия, столь же небесно-просветлённого, ростом во всё яснейшее пространство – и понял, что не ошибся.