— Пусть видят, что нас много, что мы бдим! — восклицал Поль.

— Думаешь, нас кто-нибудь видит?

— Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..

В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.

Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза — так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль — но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, — страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»

— А вдруг это обычная лихорадка? — Мадонна нервно кусала красивые губы. — Или какая-нибудь особая малярия?

— Нет, милая, — Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: — К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.

Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно — уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг — это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…