— О… — только и сказал Скитер, потом опомнился. — Ну что ж, надеюсь, что эти пусть и неправедным путем полученные деньги все-таки помогли. — Он повернулся на жесткой кровати и застонал от боли в мускулах от плеч до бедер, от бицепсов до кистей.

Какое-то шевеление в темноте встревожило его. Потом, когда его обнаженного плеча коснулись руки, эта тревога сменилась паникой.

— Что ты делаешь, Маркус? Тот разминал его плечи так, словно они были из теста.

— Делаю то, к чему приучен с детства. Меня обучили унимать хозяину боль в спине, в плечах, в ногах и где еще у него может болеть. Ты лежи, Скитер. Я разомну тебя и через тунику, ведь у тебя нет предубеждений — это правильное слово? — римлян. Твоя замкнутость — все равно что черное покрывало, которое ты накидываешь на себя. Таков уж, видно, твой выбор: каждый человек хранит свое, личное, в неприкосновенности.

Что-то в голосе Маркуса, добавившись к другим его случайным замечаниям, вдруг выдало Скитеру правду, ужасную правду о детстве Маркуса. Теперь Скитер знал — знал, но все равно не верил, не получив подтверждения.

— Маркус!

— Что, Скитер? Что-то не так? Я сделал тебе больно?

— Нет. Нет, все в порядке. Похоже, завтра я даже смогу нормально двигаться.

— С бальзамом было бы еще лучше, но у нас все равно нет денег купить его.

— Маркус, заткнись, пожалуйста. Мне надо спросить у тебя что-то действительно важное. Тебе не обязательно отвечать, но мне все равно надо спросить это. Твой старый хозяин — тот, что был у тебя до того, как этот ублюдок Фарли протащил тебя через Римские Врата… когда ты делал ему массаж вроде этого, не требовал ли он… не приказывал ли… и другого?

Руки, внезапно замершие на его плече, и зловещая тишина, прерываемая только дыханием, лучше всяких слов ответили Скитеру на его вопрос.

Странно, но Маркус все же ответил — сдавленным шепотом, выдававшим то усилие, с которым давались слова этому гордому человеку:

— Да. Да, Скитер, он требовал. Он… он был не первый.

Скитер не выдержал:

— Не он? Тогда кто же, черт подрал, изнасиловал тебя первым?

Застывшие на его плече руки Маркуса болезненно дернулись.

— Я даже не знаю его имени. Это случилось на невольничьем корабле. Он и был первый.

Это шокировало Скитера больше всего, а ведь ему доводилось видеть в Монголии, как пленных насиловали, прежде чем вспороть от горла до гениталий и оставить истекать кровью.

— Боже мой, Маркус! Как ты еще можешь после этого заставлять себя прикасаться к другим? Массировать мои больные мышцы?

— Потому, — просто ответил тот, — что по какой-то дурацкой причине я снова доверяю тебе, Скитер. Моя жизнь в буквальном смысле в твоих руках. Если нас поймают, тебя вернут в школу гладиаторов. Ты прославился в Цирке, так что ты представляешь для них ценность. Я всего лишь писарь. Хвала всем богам и богиням, я слишком стар для всего остального, но даже как писарь я мало что значу для них по сравнению с тобой. Если нас поймают, нам обоим заклеймят лица буквой «F» как беглым. Если мне повезет, для меня все этим и ограничится. Но мой так называемый хозяин запросто может и искалечить меня, чтобы я не убежал снова, или передать властям для публичной казни, или продать владельцам зверинца на съедение хищникам. — Он глубоко вздохнул. — Поэтому я остаюсь с тобой, Скитер, как с единственной надеждой выжить до открытия Врат. И еще… я хочу унять твою боль, потому что ты мой друг и боль эту заработал, спасая меня из рабства. Я знаю, что рабство несправедливо, но в Риме нет ни одного другого человека, способного согласиться с этим, не говоря уж о том, чтобы помочь мне.