– Ну что ж, давай, проходи свою идентификацию, – веселая бесшабашность неожиданно захватила его.

– Послушайте, Вольф, застрелите меня, и дело с концом, – устало сказал Юнге. – В конце концов, я офицер, ни к чему подвергать меня унижению.

– Унижению? Офицер? – Прошлое поднялось из темных глубин; он не различал деталей, все слилось в одну смазанную картину, но именно она создавала эту яростную непокорность, жажду мести: песня над вечерней улицей, дым над крышами, лицо в машине; хриплый голос, исторгающий – «Свобода – это совсем другое слово…»; марширующие колонны, дрожащий свет факелов, уроки Дитеринга, холод каменных плит, проникавший до самого сердца; слезы на лице девушки, боль в груди; отчаяние в глазах Греты в день, когда она впервые выстрелила в человека; перекошенные лица тех, кто умер сегодня только для того, чтобы он дошел до цели.

– Да что ты знаешь об унижении? – спросил он с ненавистью, и чип послушно включился, погнал флюиды страха, окутал Юнге удушливой волной.

– Пожалуйста, убедитесь, что системы защиты от прослушивания включены, – говорил женский голос. – Приложите указательный палец правой руки к считывателю… спасибо… большой палец левой… сделайте выдох по сигналу… спасибо… линия активна.

Человек с мешками, набрякшими под глазами, сверлил его пристальным взглядом. Хенрик не ощущал ничего, кроме усталого удивления: не было в этом человеке ничего величественного, ничего из тех черт, знакомых каждому солдату по многочисленным изображениям, никакой парадной формы, строгой осанки, холодной полуулыбки на сжатых губах. А были короткие волосы с сединой на висках, жесткие складки вокруг рта и не слишком свежая армейская рубаха с расстегнутым воротом. И была аура власти, Хенрик почувствовал ее через разделяющие их тысячи миль; ни небрежно выбритый подбородок, ни морщины на лбу не могли рассеять этого давящего ощущения, олицетворявшего собой огромную мощь, весь тот мир, в котором не нашлось места для парня с нечистой кровью.

– Кто вы такой? – спросил гроссгерцог Карл, и Хенрик подивился силе его спокойного голоса. Намертво вбитые рефлексы скрутили его тело, он выпрямился, отпустил шею замершего от боли Юнге, вытянул руки по швам, набрал полную грудь воздуха для уставного доклада – и вдруг затих, сраженный пониманием: что ему теперь гроссгерцог, теперь, когда он уже за барьером, когда секунды жизни капают в кредит, когда время приобрело отрицательную величину? Он заставил себя расслабиться и сказал, вызывающе глядя в серые глаза:

– Я тот, кто убил вашего племянника.