– Держись!.. – пронзительно закричала Виринея.

Второй джип пристроился справа, притёрся к самому борту, в окна уже высовывались крепкие и цепкие руки.

Не было времени затягивать стропы, оставалось полагаться только на силу человеческих мышц. Джипы синхронно взревели, взлетая на мёрзлую осыпь, как на трамплин, Лев Поликарпович успел увидеть обрыв, разверзшийся непосредственно перед капотом…

…И машины поглотила яркая вспышка, воспринятая немногими свидетелями как очередной разрыв. Через секунду поблизости в самом деле упала фугасная бомба, и осыпь не выдержала. Надломленные перекрытия заскрежетали и подались, поползли чуть прихваченные стужей завалы битого кирпича, взвилась цементная пыль пополам с потревоженным снегом… Со стороны дело выглядело так, будто злополучные автомобили подхватило взрывной волной и зашвырнуло в руины, да там и засыпало. Только обломков почему-то никто потом не нашёл.

Где-то здорово булькнуло

Где-то здорово булькнуло

КрАЗ-260, натужно пыхтя, без особой спешки двигался по улице Броневой. Уже после экспедиции в Фаюм прикормленные историки сообщили Семёну Петровичу, что «администрация» древнеегипетского владыки вкупе с самим монархом по-тогдашнему называлась «Пер-о», что и породило при посредстве еврейского языка привычного нам «фараона», а означало сие выражение ни много ни мало… «Большой дом».[54]

Кончив хохотать, Папа решил узреть в этом совпадении указующую руку Судьбы. Пустяк, но благодаря ему отпали последние сомнения. Хомяков твёрдо вознамерился навестить деда.

Хотя, собственно, холера с ним, с дедом-то. Внука интересовал чемодан.

Небеса над городом жили своей собственной жизнью, очень мало сообразуясь с календарным временем года и суток. КрАЗ тяжело переваливался, одолевая форменные надолбы, в которые ночной мороз превратил недавнюю слякоть, часы на руке Семёна Петровича показывали половину шестого утра, но за смотровыми щелями кабины вместо кромешного январского мрака разгорался нежно-розовый, вполне июньский рассвет. И где разгорался? На северо-западе.

«Тьфу, пропасть. – Без пяти минут римский цезарь всё более брезговал этим городом, этой страной, неудержимо катившейся в тартарары. – Италия… пинии… тёплый ветер над Тибром…»

КрАЗ затормозил перед опущенным шлагбаумом.

– В кузове посмотри, – привычно бросил Макарон хмурому сержанту, подошедшему спросить пропуск.

К его немалому удивлению, вместо столь же привычного «Петя, порядок, пропускай…» раздалось непреклонное:

– Документы!

А из вагончика, служившего бытовкой стражам ворот, начали выскакивать бойцы. Торопливо надевая красные шлемы, они цепью двинулись к остановившемуся грузовику. Ими командовал незнакомый майор – невысокий, коренастый, кривоногий, и было в его бульдожьей физиономии нечто такое, что Семёна Петровича посетило скверное предчувствие: ох, не будет добра.