…Стилет я украл. Сейчас уже не важно – как и где. Кольцо хранило меня от подозрений в неблагонадежности, это-то и сыграло главную роль. Я припрятал оружие, как мог, и не без остроумия – распахнул окно, нащупал снаружи, в облепленной ласточкиными гнездами и испятнанной птичьим пометом стене длинную щель, и сунул туда тонкое холодное лезвие. Не самый подходящий тайник для хранения хорошей стали, но я собирался воспользоваться клинком всего лишь один раз, зато очень скоро.

Пока кинжал оставался невостребованным, я успел встретиться с императором Церена. Хрониста как почетного гостя проводили по сумрачным переходам и я оказался в кабинете со стрельчатыми окнами. Прямо передо мною, в резном кресле сидел человек чуть старше тридцати лет, но уже располневший, слегка поседевший, с круглым, почти добродушным лицом.

Я вежливо поклонился, потом, как только он предложил мне это сделать, сел на табурет. На среднем пальце правой руки церенский повелитель тоже носил кольцо – но не такое, как у меня, каменное, а роскошный перстень тяжелого золота с большим сияющим рубином. Наш разговор смело можно считать верхом вежливого лицемерия. «Я читал ваши сонеты – они великолепны» – ласково уверил меня властитель. Я рассыпался в благодарностях, потешаясь в душе – Гаген не упомянул про моего же авторства сатиры, хотя в Церене их любили куда больше моих посредственных любовных стихов. «Я рад видеть такого человека в числе наших добрых друзей» – заявил он с видом покровителя искусств. Наверное, в других обстоятельствах император и покровительствовал рифмоплетам, но от меня-то ему требовалось совсем иное. Я опять раскланялся как мог. «Вы не интересуетесь белой магией?» – Гаген очень осторожно, чуть-чуть коснулся скользкой темы. «Сейчас это модно, такие опыты суть разновидность тонких искусств», – с самым непринужденным видом добавил он. «Ах, нет, я недостаточно образован для подобных занятий», – бессовестно солгал я. Император с трудом скрыл разочарование, он насквозь видел мое вранье, но, по-видимому, в силу природного добродушия и осторожности политика не решался сразу перейти к открытому насилию. «Быть может, вы, любезный Россенхель, составите нам, мне и Фирхофу, компанию в ученых занятиях?».

Я заколебался. С одной стороны, меня мучило жгучее любопытство, желание без помех покопаться в чужих полузапретных тайнах. С другой стороны, стоило увязнуть в императорских махинациях хотя бы кончиком пальца, этот венценосный интриган получал меня целиком.

Повелитель Империи прекрасно понимал суть искушения. «Вы медлите? Смелее, Россенхель!..»