– Кто-нибудь видел, как выглядели эти преступники? И почему полиция не взяла Монику под свою защиту?

– Их видели десятки людей. Их видели и смогли бы легко опознать. Только полицию это не занимало.

– Но почему?! – перешел на крик Брассет.

– Да потому, молодой вы мой идеалист, что все, слышите, поголовно все в этом городе боятся! – в свою очередь взорвался Потье. – Слишком много смертей вокруг, а те, кто распускает язык и сует свой нос, куда его не просят, бесследно исчезают.

– Весь ужас заключается в том, – чуть успокоившись, продолжил Потье, – что весь город знал о надвигающейся трагедии за несколько дней до нее. Весь Руан знал о предстоящем убийстве. Ни у кого не было сомнений. И Моника тоже знала. Но ничего не сделала, чтобы спастись. А полиция даже и не пыталась что-то сделать. После майских беспорядков погибло несколько десятков лучших полицейских, которые приняли на себя главный удар и сдерживали банды погромщиков до прибытия войск жандармерии. Тот, кто не погиб, либо смертельно напуган, либо куплен на корню мафией.

– Но должен же, черт меня побери, быть хоть какой-то выход?! И почему вы утверждаете, что страх завладел всем городом? Неужели у всех дрожат от страха коленки и нет смелых людей, способных бороться с этой чумой?

Брассет, возмущенный до глубины души, даже не заметил, что в глазах старика появились веселые чертики, а его губы сложились в добродушную улыбку.

– Чему это вы разулыбались? – озадаченно спросил журналист.

– Вот таким вы мне нравитесь больше, Пьер. А то заладили: «Где полиция, где армия?». Как будто, извините, вы с Луны свалились. А относительно вашего последнего замечания – честно сознаюсь: я боюсь. Но не того, о чем вы думаете. Я уже достаточно пожил и готов присоединиться к моей дорогой Жаклин в любое время. Но я не сторонник философии, заключающейся в словах: «После меня – хоть потоп…». Поэтому я страшусь того, что выползшая мразь разрушит хрупкую цивилизацию, все, что человечество возводило веками. Не для того я жил на свете семьдесят два года, сражался с бошами и восстанавливал разрушенные Каен и Руан, работал, не покладая рук, чтобы мои дети и внуки превратились в одержимых или безмозглых роботов. Неужели мы отдадим этим вандалам «Джоконду» Леонардо и Нотр-Дам, египетские пирамиды и Вестминстерское аббатство, Моцарта и Сальвадора Дали, Аристотеля и Альбера Камю…

– Список можно не продолжать, – прервал старика Брассет. Теперь уже на его губах играла таинственная улыбка, а глаза с любопытством смотрели на Потье. – Послушайте, Мишель. Что это вы меня обхаживаете, как молоденькую модистку? Ой, неспроста, чувствую, вы завели этот разговор. Ну-ка, выкладывайте, что там у вас есть.