— Час, не меньше, — хмуро добавил Голштейн. Первой встала Марина и быстрым шагом вышла вон.

А когда Павел был уже в дверях, немец словно специально для него сказал:

— Просим никого далеко не уходить.

В коридоре Павла за рукав придержал Мих Мих:

— Пошли потолкуем.

Павел кивнул. Они вдвоем пошли в кабинет, уже, правда, бывший, Семенова.

— Михал Михалыч, — сказал Павел, когда они уединились, — я ничего не понимаю.

— Ты можешь сейчас снять с нее заклятие? — напористо спросил Мих Мих.

— Зачем?

— Можешь или нет?

— Наверное. Только я уже не помню — какое. И я все равно ничего не понимаю.

— Быстро! Пока они не приняли решение. Садись. Сосредоточься. И — быстро. У тебя минут пятнадцать, не больше. Это очень важно.

Павел опустился на стул, все еще глядя на Семенова, а тот повернулся и вышел, на прощание ткнув в его сторону пальцем.

Девять лет. Как такое может быть? Дикость какая-то. Страшно подумать, что все эти годы Алла носила его ребенка. Допустим, расколдует он ее… и что дальше? Она родит ребенка! И чего? Он — отец. Со всем отсюда вытекающим. А ведь он знал, что Алла беременна. Но их отношения к тому времени уже шли на спад. Во всяком случае, лично он знал, что вскоре им так или иначе расставаться. Хорошо ли, плохо ли — все равно. А она пыталась его удержать. И выложила про свою беременность. Срок был небольшой — месяц или около того. Разговор, мягко говоря, вышел эмоциональный. Оба орали так, что хоть святых выноси. Взаимные обиды и невысказанные доселе претензии сыпались, как из рога изобилия повышенной мощности. Самое обидное, он знал наверняка, что ребенка она не хочет и рано или поздно сделает аборт. Да и она, в общем, это знала, так что в какой-то момент их позиции каким-то чудесным образом поменялись. Она грозилась завтра же пойти к врачу, а извлеченный зародыш бросить ему под дверь. Он же стал чуть не умолять ее не делать этого, чем-то глупо грозил, обещал заботиться о ребенке. Сейчас уже и не вспомнить всего. И он, взбудораженный, в запале, крикнул что-то вроде: «Ты этого не сделаешь никогда!» — и, скорее всего, именно в этот момент бросил на нее заклятие. Потому что сам он этого не помнил. Он вообще был уверен, что она сделала аборт. А потом Перегуда перешиб ему память. Но что же он тогда кинул-то? Ничего особенного он в тот момент, естественно, придумать не мог. Только то, что было, как говорится, под рукой.

Девять лет назад. Ему девятнадцать. В то время он увлекался старорусскими заговорами, порчами и сглазами. Впрочем, и индийская тематика его тоже интересовала. Или это позже?