«НАЧАТА РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ КАБИНЫ» — сообщил навком. — «ВСЕ СИСТЕМЫ ПЕРЕВЕДЕНЫ В РЕЖИМ АВАРИЙНОЙ ПОСАДКИ».

Жанна посмотрела на напарника, на отмеченную красным точку транспортника внизу, на очередное воззвание навкома к рассудку пилотов — и улыбнулась. Проверила герметичность шлема, про себя думаю, что желание надрать задницу «котам», после визита на Порубежье, не только у нее одной проклюнулось.

«ФИКСИРУЕТСЯ НАВЕДЕНИЕ. ПОДТВЕРЖДЕН ПУСК РАКЕТЫ. ПОДТВЕРЖДЕН ПУСК РАКЕТЫ», — в кабине уже почти не осталось воздуха, потому нервного зуммера они не услышали. Лишь тревожное сообщение на экране навкома, сдублированное их визорами. На радаре от «Хрусталика» отделились две крохотных точки — и понеслись догонять «Кракен», которому полагалось как раз включать двигатели, гасить скорость, замедляться, терять возможность увернуться от удара — или же стать добычей мчащейся «Бабочки».

Вместо этого дуги маневровых двигателей в верхней полусфере сработали одновременно, отклоняя перехватчик еще больше вниз, к планете.

Жанна досчитала про себя до пяти, как вдоль бронепластин «Кракена» потекли оранжево-желтые, местами желто-белые, змейки пламени, быстро сливаясь в один огненный шлейф. Выпущенные Сунк’хом ракеты, как и «Бабочка» отставали.

«Кракен» несся к поверхности планеты, спускаясь навстречу последней оставшейся «Бабочке» и транспортному кораблю, держащему курс к встающим на горизонте горам.

Изольда. Третий оперативный штаб

Напряжение схватки схлынуло, оставив после себя сложную гамму чувств: радость от того, что остался в живых, законную гордость — так как уцелел там, где большая часть бывших с ним людей сложила головы. И пощипывающий сердце страх, щедро подпитываемый то и дело всплывающими воспоминаниями.

Но самым сильным чувством было опустошение и бессильная ярость. Теневик прошел сквозь них, как будто они только вчера, впервые в жизни взяв рейкеры в руки, напялили форму Конфедерации и отправились воевать. Меньше десяти секунд — и в живых осталось лишь двое: сам капитан и рядовой из восьмого взвода, сейчас стоявший перед трупом тэш’ша, держа рейкер наизготовку. Лица рядового, скрытого боевым шлемом, капитан не видел, зато видел, как он держит оружие, как вздрагивает при малейшем шорохе, как нервно крутит головой.

Лесов положил «Бурю» рядом с Тарком, пристроил шлем на груди сержанта. Он видел рану, видел, как падал сержант, видел сообщение, полученное собственным боевым шлемом, когда медсканер бронекостюма Тарка сигнализировал о смерти человека. И все равно — пока не снял шлем и не увидел собственными глазами бледное, спокойное, застывшее лицо сержанта, до самого последнего момента он наделся на лучшее. А потом… потом ему остались только вот такие простые и привычные на этой войне действия: сложить руки на груди, положить рядом оружие, закрыть мертвецу глаза.