Клуб производил жалкое впечатление. Когда-то его обновили с любовью и заботой. Разгородили внутренние помещения, обставили кабинеты, перетянули мебель, перекрасили комнаты. Вывеску снаружи, красивую, играющую яркими красками, повесили. Наличники переделали, крыльцо заново перекрыли, крышу заменили. Трудов много ушло.

Зато бывший барский дом стал местом для вечерних посиделок, для показа кино, собраний, праздников и, конечно, танцев.

Уж чего-чего, а работать в Лебедях умели. И отдыхать от трудов, соответственно, нужно было в полной мере. Парк барский сохранили, и булыжники на тропинках переложили, и за садом следили. Помост настелили перед домом, огородили площадку, и по воскресеньям лилась музыка из патефона, кружилась молодежь в танцах.

Таким помнил свое село Симаков. И сил смотреть на обветшалый, заколоченный дом просто не было. Разыскав необходимый инструмент, сержант доложился Терехову. И столько мольбы было в его глазах, такой жаждой горели они, что капитан с доводами согласился. Собственно говоря, никакой беды в том, чтобы именно клуб, или бывший барский дом стал временным пристанищем для его людей, он не видел. Оттого, отправив половину отделения в помощь Симакову, вторую часть выделил для охранения.

Есть вещи, неразрывно связанные друг с другом. Как нитка с иголкой.

Терехов устал от постоянного напряжения. От ожидания смерти, от риска, который с давних уже пор стал частью военной профессии. Война, ежесекундная, страшная, сражения и кровь, одно за другим, будто части мозаики, бесконечной, повторяющей один и тот же сюжет. Что могло положить конец этому марафону? Смерть или победа, одно из двух. Так вот теперь он мертв.

И вновь вынужден брать в руки оружие. Смешно. Но смех этот сквозь слезы. На этом свете оказалось еще хуже, чем там, в прошлой жизни.

Или не хуже? Если смотреть в корень, так лично для него что изменилось?

А ничего — можно было ответить и не покривить душой. Совершенно ничего. Может быть, теперь, немного разобравшись в нынешних реалиях, стоило поднять руки и сдаться на милость уже объявленного победителя? Понадеяться на его благосклонность, на то, что навыки их, поднаторевших в войне, пригодятся немцам, разделившим их, русских, землю и севшим на ней господами?

Или что, бороться?

Признаться себе, что ты никогда… Слышишь, никогда не станешь побежденным! Даже на самом краю, когда готов сломаться, пасовать перед усталостью и страхом, ты будешь сражаться. Чего бояться тебе, если ты уже умер?

«Мы… мы странные мертвые», — подумал Терехов. Симаков, будто одержимый, накинулся на барский дом. Принялся за вырубку парка, чистил его от зарослей. Снес доски с дверей, распахнул их все, окна настежь пооткрывал. Ну, его понять можно. А как понять остальных, что до ночи, пока солнце не село, а то и в сумерки ожесточенно вырубали сад, мели и мыли дом, пыль выбивали с мебели, с ковров и перин, диванов? Ведь их не заставлял никто. Можно было просто подготовить место под ночлег, и для того вовсе не надо драить начисто весь дом.