Тимур нахмурился. Отвел осторожно темную палку от своего солнечного сплетения. И отрицательно качнул головой.

Господин Реона поднял мученический взгляд:

— В почтенном моем возрасте пристойно отдыхать в размышлениях о вечном. А не суетиться, спасая судьбы бренного мира!

Сосредоточился на непутевом правнуке. Зрелище сие его явно не порадовало.

— Духи Аканы — не единый могучий сверхразум. У каждого хранителя болотной кочки есть собственное мнение. И слишком часто нет ни малейшего желания прислушаться к мнению чужому. — Старец неодобрительно поджал губы, но все же удержался от тирады о современной молодежи и плачевном падении нравов. — Если ками, которые верят в логику и мудрость Протоколов Кикути, повлияют сейчас на течение событий, то вмешаться смогут и те, кто видит в законах лишь запреты. Поэтому, и по ряду других соображений, для осознания которых нет у тебя пока ни мудрости, ни терпения, мы не можем действовать напрямую.

Не обнаружив на лице потомка должного понимания, ками нетерпеливо стукнул по камню тростью:

— А ты — можешь! Если прекратишь наконец считать давние обиды и заметишь, что творится у тебя под носом!

Господин хранитель рода Канеко поднялся и, величественным жестом приказав правнуку не отставать, начал живо карабкаться по горной тропинке. Позади осталась уединенная хижина, призванная, судя по всему, изображать прибежище горного мудреца. Место заслуженного отдыха и размышлений о вечном, не иначе.

— Дикий упрямец, — сокрушался старец, жестикулируя тяжелой тростью, вместо того чтоб опереться на нее, как положено в почтенном его возрасте. — И почему я продолжаю пытать себя твоим упорным невежеством?

Тимур ничего не ответил. Громко.

— Ах, дитя. — Ками обернул к нему усталый, но такой понимающий лик. — Никто не отрицает, что после смерти отца твоего семья повела себя не так мудро, как могла бы. Но, мальчик мой, ты больше не ребенок, чтобы быть заложником гордости взрослых. Прими наконец, что в любой обиде бывает две стороны, и две правды звучат в любом споре. Мать твоя не должна была остаться в одиночестве. Но она слишком сильна для женщины. Сильна — и надменна.

У Тимура перехватило горло. Мама перед теряющимся в темноте рядом пыльных капсул. Мама, сидящая ночью над сметой жалкого их бюджета. Мама, уронившая голову на усталые ладони.

Как мало нужно было им тогда. Скромная отцовская пенсия. Подставленное для беззвучных рыданий плечо. Приглашение на семейное торжество. Какую огромную перемену в их надломленной судьбе могло бы оказать всего лишь его предложение присмотреть вечерами за ребенком. Или просто — желание знать, каковы успехи Тимура в учебе.