— Ты пил молоко королевы. Кто знает, о Фома, может, именно ты видишь мир таким, как он есть. И кто знает, быть может, этот муравей сейчас счастлив, как никогда не был.

— Я больше не человек? — осторожно спросил Фома. Он поглядел на свою руку. Рука была белой и поросшей короткими взрослыми волосками.

— Ты бард. Это больше, чем человек. Больше, чем фомор.

— Я — личинка, — сказал Фома, охватив голову руками, — я никогда не стану по-настоящему взрослым.

Он встал и, пошатываясь, пошел к очагу. Одноглазый Балор, стоя на коленях, переворачивал на раскаленном камне розовую рыбу. При виде Фомы он поднял голову и улыбнулся — Ты был с дочерью-сестрой. А мы развлекаемся друг с другом. Кто из нас взрослый?

Фома пожал плечами и сел рядом с Балором, приняв у него кусок завернутой в листья рыбы.

— Вы не стареете, Балор? Я видел только молодых.

— Старших мало, — сказал Балор, дуя на пальцы. — Тот, кто не умирает в бою, становится старшим.

— Тогда почему вы так стремитесь умереть?

— Умереть в бою почетно. Но у старших своя честь. Они выше стыда.

— Что такое молоко королевы?

— Молоко королевы, — Балор в почтении приложил пальцы к губам, оттого ответ его прозвучал немного неразборчиво, — это молоко королевы. Что еще можно добавить к этим словам?

Фома так и не понял, имелось ли виду действительно молоко королевы (доят они ее, что ли?) или какая-то жидкость с чудесными свойствами, изменившая самую его суть.

И где она, королева? Где они вообще прячут своих женщин?

Чертоги, подумал он, изумрудные чертоги, прохладные мраморные полы, бассейны с водяными лилиями, зелень, чернь и серебро… И женщины кэлпи, на светлой коже игра зеленоватого света, отчего кажется, словно они не ходят, а плывут в толще воды.

— У нее есть дочь?

— Нет.

— Но я видел ее. Она…

— У нее нет дочерей. Только дочери-сестры.

Фома ничего не понял и пожал плечами.