Я на миг осекся, но продолжил:

— Ну хуй с ними, я не об этом…

— Не хуй, — строго поправил Олег, достал пистолет и навел дуло на меня. — Не хуй. Понял? Скажешь ещё раз — избавлю на хуй.

— Да не о том, блядь, речь, — отмахнулся я, — где граница? Не три дня, а четыре, десять, полгода, десять лет? Где, блядь, эта граница безнаказанности, за которой можно творить насилие, прикрываясь скорой и неизбежной смертью?

— Ты, Колян, сам ответил только что. — сказал Олег. — Граница безнаказанности. Понял? Сейчас кто тебя накажет? Никто. А тогда?

— Стойте! — сказала девушка, — Значит если никто не накажет, то можно делать любое зло любому человеку?

— А почему зло на хуй? — спросил Олег. — Я добро делаю. Избавляю. На хуй вообще нужна жизнь? Вот тебе на хуй нужна?

— Я люблю жизнь. Мне было в кайф жить, — сказала девушка.

Олег прищурился.

— Не пизди. Не до хуя у тебя было кайфа, верно, бля? С матерью собачилась, от подруг говна ждала, от мужиков шарахалась. Придет — давала, уйдет — рыдала. Вены в шестнадцать лет резала?

Девушка обиженно замолчала и спрятала левую руку за спину.

— А кто ты, блядь, такой чтобы решать за каждого — жить ему или нет? — возмутился я. — Бог что ли?

— Выходит бог. Потому что если бог есть, то хули он мне это позволяет? Значит я, блядь, и главнее.

— Парни, — сказала девушка, — а ведь мы все подохнем…

— О… Пошла хуйня по кругу, — вздохнул Олег.

— А детей жалко, — добавила она.

— У тебя чего, дети есть?

— Нет, я вообще…

— Вообще. А взрослых, бля, не жалко, да?

— Нет. Дети — они еще не согрешили.