Я начинал догадываться.

— Значит, вы попали в мир, где…

— И не один я. Нас было достаточно много: целый пароходик беженцев от ужасов революции. Сейчас это выглядит смешно, когда представляешь ржавую закопченную посудину, битком набитую потерявшими все аристократами, купцами, фабрикантами. Я умудрился по высочайшему распоряжению адмирала, который уже и не был адмиралом, попасть вторым помощником на эту посудину. Мы в Турцию шли. Вышли из Севастополя, думали — последний рейс, люди радовались, что успели на борт; рассчитывали через Турцию в Южную Европу попасть… Тогда многие бежали через севастопольские и одесские порты. Все, что могли вывезти с собой, — на борт тащили…

Это было примерно через год после того, как генерал Белой армии Слащев разбил красных под Перекопом и потерпевший фиаско Деникин смог, благодаря этому, перебросить остатки армии в Крым, хотя красные потом по замерзшему Сивашу все равно прорвались на полуостров. Эх, Слащеву бы тогда командовать Белой армией в Крыму… Глядишь, и по другому историю бы написали…

В комнату неслышно вошел стюард, стрельнул взглядом по дорожке из крошек и кусков, заглянул под стол и грустно констатировал на междумировом:

— Все блюдо изжевала. Дыр столько, что кружева напоминает…

Потом он собрал чашки на поднос и, осведомившись не нужно ли нам чего, удалился, так и не сделав попытки отобрать у гиверы изуродованное блюдо.

Я боялся, что он своим несвоевременным появлением в кабинете отпугнет воспоминания капитана, что больше и больше напоминали мне сценарий какого-то пародийно-фантастического фильма, но Чаушев так глубоко ушел в свое повествование, что выдернуть его оттуда было непросто.

— Штормило тогда, — неторопливо продолжал он, поглаживая короткую бородку. — Хоть и не сильное волнение было, но для нашей лоханки, да еще и перегруженной к тому же, этого было достаточно: машина встала через несколько часов борьбы с ветром, и пароход понесло к берегу. Крику было… — Чаушев пожал плечами, потом передернул ими, словно замерз. — Знаете, я тогда увидел, сколько в России смелых, отважных женщин и также — трусливых, визгливых баб. Когда мы проходили одно мелкое место и иногда цепляли днищем за дно, я думал, оглохну от этого визга. Тогда-то и появилась первая седина в бородке у двадцатипятилетнего второго помощника. Хотя тогда же я и заприметил в первый раз свою Катеньку: эта мужественная девушка, делающая все, чтобы успокоить других, придала и мне мужественности. И продолжает это делать до сих пор.

Капитан повернулся к иконам в углу, спокойно перекрестился.