Потому что «открой дверь, трус!» — это не повод впускать экспериментаторов, которым жалко кота и собаку для испытания их очередной гениальной придумки, но не жалко родного брата.

Под действием щита Артема, жар отступал, а набежавший ветер на секунду снес дымные столбы в сторону. Но не видно все равно было ничего толком. Разве что чадило определенно из точки, где был лимузин Черниговского князя. Ну да и площадь накрытия была смещена в ту сторону, уничтожив как бы не половину садового компаньонства и вызвав многочисленные чадные пожары…

Скоро к владельцам даже самого маленького домика придут из страховой компании и соврут, что все было застраховано на огромные суммы.

Однако отсутствие новой атаки радовало и пересиливало любые финансовые потери.

— Там кто-то едет, — прислушался Артем и повернул в сторону, откуда мы прибыли.

Го Дейю, испросив разрешение, что-то сделала с воздухом, и первым освободила интересующий нас сектор.

— Она должна была улететь, — упавшим голосом произнес я, глядя на машину с Федором и Никой на первом сидении.

Как она уговорила Мстиславского, клятвенно обещавшего ее увезти… Как она смогла уговорить двоих из свиты Федора сесть с охраняемым лицом в одну машину… Не важно…

— Максим, — тронул осторожно меня за спину Артем.

Уже все не важно. В который раз…

— Максим, — произнес он уже напряжённо, а плечо откровенно затормошил.

Я повернулся в сторону разрытого, распаханного, сожженного, утрамбованного и развеянного поля, ставшего просто серо-черной пылью, на которой никогда и ничто более не вырастет.

В центре которого — уже не скрытого дымами, старательно отведенными Дейю в сторону, сидел на земле, в припорошенном пылью костюме, мужчина в возрасте, растерявший куда-то и роговые очки, и самообладание.

Князь Черниговский держал на коленях голову сына, то прижимая его к груди, то проводя по его лицу и волосам ладонью. Его тело сотрясала дрожь, а по пыльным щекам скатывались дорожки слез.

— Он жив, — глухо произнесла Го Дейю.

— Недолго, — размяв шею, зло выдохнул Шуйский.

Но я вновь его остановил.

— Максим? — Недоуменно вопросил друг.

— Он прощается. — Голос вышел глухим и неестественным.

— Какая разница? Это же такая мразь.