Гарнизонный врач только руками развел. Сквозь бред и горячку Игорь услышал обрывки фраз:

— …пневмония… ничего не могу… странно, что вообще… дети…

Морозов пытался встать. Ему казалось, что он говорит. На самом деле, он только шевелил руками и хрипел. Зрение пропадало. Перед глазами все плыло…

Но временами он четко видел четыре мордашки, склонившиеся над ним. А иногда даже пять… Или это уже было не наяву?

И глядя на эти светлые лица, он улыбался. Через силу, давя кашель и боль в груди. Игорь улыбался, чтобы его дети не боялись.

И дети тоже улыбались, несмотря на то, что по их щекам текли слезы. Он знали, что он не любит, когда они плачут, но слезы сами текли. Пацаны гладили Игоря по слипшимся волосам, помня, что больному человеку надо знать, что его любят, что жалеют. От этого и здоровье прибавляется, и болеть не так тяжело…

Пограничники переправили Морозова в Иван-город, определили в лазарет. Но и там дети не оставили его, наотрез отказавшись уходить. Игорь до конца чувствовал их мягкие ладошки.

И улыбался, чтобы не боялись…

Так и умер.

Улыбаясь.

* * *

— Всё, — капитан Лукин кинул белый халат на спинку стула. — Отмучился страдалец.

В ординаторской сидел только майор Тишков да два медбрата, парни первого года службы.

— На кладбище? — спросил старший.

— Погоди, я детей уведу. — Капитан открыл нижний ящик стола, вынул графин, налил. Выпил одним глотком. Вопросительно посмотрел на майора. Тот покачал головой. — Как он вообще дошел, не понимаю. Детей куда?

Тишков вздохнул. Спросил:

— Накормили?

— Естественно.

— Давай-ка я с тобой пойду. В детском саду крышу уже починить должны были. Вот и определю их туда. К тому же, давно зайти обещал.

Лукин кивнул солдатам: