С трудом задремав только под утро, он проснулся, не проспав и часа. Выпив излишне крепкий кофе, набрал служебный телефон Экстренного штаба, чтобы узнать сводку. Но исчезновений вчера не было, а значит, предсказание, послышавшееся покойнице Наде в церкви, не сбылось. А отсюда само собой следует, что вся эта история со звоном, сквозь который были слышны страшные пророчества, вполне могут быть Надиным психозом.

На ходу допив остывший кофе, он выскочил из дома и рванул в ОВД «Северное Тушино». С ходу пустив в дело удостоверение сотрудника ФСБ, он быстро выяснил, что тело было направлено на экспертизу во 2-й судебный морг на улице Россолимо.

«Так, версия скептическая. Какая-то стремительная болезнь, галлюцинации и смерть. Подтвердить такой исход событий может только мясник, — думал он по дороге в морг, то и дело утыкаясь в пробки. — Ладно, тут все ясно. А если так… С утра она была здорова, румяна, весела. Пошла в церковь, там этот греческий звон с предсказаниями. А потом — скоропостижная смерть. А вот это уже куда интереснее».

Стыдливое осознание того, что прошлой ночью он не мог заснуть лишь потому, что чувствовал связь между Надькиным видением в церкви и ее смертью, легонько щипнуло Малаева. Решительно прогнав прочь неожиданно взбрыкнувшую совесть, он подрезал пожилую даму на старенькой «Тойоте», миновав забитый машинами перекресток.

«Продолжим вторую версию. То, что произошло с Надей в церкви, случилось именно с ней… потому… Ну да. Потому что она учуяла нечто, о чем она говорила „живое и мертвое в одном“. Она учуяла кликушу. И та с ней вступила в контакт. А потом Надька умерла. Или явная связь между этими событиями, или случайность… Да что ж они все не едут-то сегодня!»

Добравшись до улицы Россолимо, он бросил машину у обочины и побежал к зданию второй «судебки», держа наготове удостоверение ФСБ, словно универсальную отмычку.

Илья Григорьевич Панкратов, кругленький, лысеющий и рябой мужичок чуть за сорок, растерянно мыл руки, стоя перед глубокой раковиной из нержавейки. Из-под нее торчал рычаг, который надо было нажимать ногой, чтобы из крана потекла вода. Смыв хлопья пены, он зачем-то снова взял мыло. Подержав, положил обратно, продолжая нажимать ногой на рычаг.

— Ну, вот оно, то самое. Никогда такого не видел, да и не слышал ни от кого. Бред какой-то… Может, я что-нибудь напутал… Да нет, что тут путать-то, — бубнил он себе под нос.

Его бормотание тонуло в гулком кафельном зале, вмещающем в себя около десятка добротных мраморных секционных столов, четырех санитаров, ловко потрошащих бывших людей, пять шкафов с банками для биопсии, старенький рентгеновский аппарат, железный стол с инструментами. И запах смерти. Он играл тонкими оттенками свежей и несвежей человечины, мокрых тряпок, формалина, талька для резиновых перчаток, хлорки, кварца и… Непременным аккордом этой производственной вони был резкий банальный аромат мужского одеколона, отчаянно модного в начале девяностых. Старший санитар Миша, работавший во второй «судебке» без малого двадцать лет, каждый год получал его в дар от своей любимой супруги на 23 февраля.