– Зря ты не остался у нас, брат, – так же тихо произнес черноволосый Ставен. – Тебя бы на руках носили всем селом…

– Ну вот еще, – сморщил нос одноглазый, и его лицо стало совсем пацанячьим. – Мало мне того дурацкого памятника…

– Мало! – горячо сказал Ставен, беря одноглазого за запястья. – Мы никогда тебя не забудем, брат Никола. Наш добрый Верлиок…[41] Мы один раз почти забыли русских. Бог покарал нас…

– Ой, ладно тебе… – одноглазый улыбнулся. – Бог-то бог, а болгарин и сам себе помог… – он обнял черноволосого за плечи и стукнул лбом в лоб. – Ну, давай. Приезжай. Пиши.

– Приезжай и ты, – Ставен порывисто отстранился. – Если на будущий год не приедешь – обидимся. Все обидимся!

– Приеду, – кивнул одноглазый. – Ты не смотри мне вслед, уезжай сразу. Я так не люблю…

…Улица называлась не «Седьмая», как раньше, а «Героев Завода».

Кто такие Герои Завода и что они сделали – одноглазый не знал. Да и не очень огорчался. Местные, конечно, знают. А вот кто он такой – откуда? И пусть. И не жалко.

На ходу он прикрыл глаз. И увидел… Скалы. Дети – несколько десятков молчаливых, неплачущих детей, связанных и обмотанных взрывчатым шнуром, гранатами… Почти нечеловеческие лица – хари, перекошенные злостью и страхом, низколобые, оскаленные лица «ооновских солдат» – из какого-то африканского контингента… Автоматные стволы… Крики на ломаном болгарском: «Пропустите до линии фронта! Убьем детей! Пропустите!!!» И он – открыто входящий в кольцо скал, грудью на автоматы, и солдаты пятятся от него. «Вы знаете, кто я, собаки. Я – Верлиок! Отпустите детей, бросайте оружие, сдавайтесь – и вы сможете рассказывать, что видели меня и остались живы!»

И – лязгают, падая, автоматы.

Я – Верлиок.

Я – Верлиок.

Я – Верлиок.

Груды трупов в порту Бургаса.

Врезающийся в склон «Стратофортресс» – крылья смерти подломились.

Трясущаяся челюсть американского генерала, взятого им в плен – нож против пистолета, шестнадцать лет и ненависть без края против сорока лет и всевозможных курсов, училищ, секретов подготовки…

Пулеметы в лицо – и совсем не страшно, и ничуть не хочется жить, а хочется – победить…

Памятник на склоне Жевоты…

…ДОМ.