Непонятно было, кто и кому поставил этот оскорбительный памятник, много раз в своей жизни я проходил по скверу мимо него, но ни разу не удосужился прочитать вязи строчек, высеченных между носками ботинок. Я не знал, кого этот памятник изображает, за какие заслуги и почему поставлен именно здесь, но я вдруг подумал, что теперь я, наверное, этого так никогда и не выясню. Мысль была с отчетливым привкусом горечи, но, наверное, главное все–таки заключалось в другом. В том, что, если отходить из кафе по направлению к памятнику, то возможные мои преследователи окажутся у Коры, как на ладони. И она без труда отсечет их выстрелами из своего пистолета.

Я сразу же успокоился.

Потому что мне теперь было ясно, что делать.

Сэнсей между тем судорожным глотком допил свой кофе, а затем неожиданно перевернул чашечку вверх ногами, и коричневая неприятная гуща плюхнулась на середину блюдца — словно сгусток медвежьей крови, образовав бугристое неправильной формы пятно.

— «Осьминог», — сказал он, как зачарованный. — «Осьминог» означает удачу и скорое духовное перевоплощение. Перевоплощение, значит. Чушь какая!… — Он отодвинул блюдечко. И вдруг сказал. — Плохо ведь не то, что ты собираешься меня убить, мой мальчик. Плохо то, что это ни к существенному чему не приведет. Мы и так непрерывно убиваем друг друга. Посмотри: вторжение, и далее — массовая резня, а потом период стабилизации, и снова — вторжение. Убийство становится нормой. Мы — как будто трясина, в которую проваливаются народы. Раз за разом, и — растворяются без остатка. В этом, может быть, и заключается наше предназначение. Чтобы, так сказать, перемалывать и растворять без остатка. Интересно, что будет, когда это предназначение окажется выполненным? Обезлюдевшая вселенная, темные пустые пространства. И какая–нибудь одинокая птица, которая кричит над лесами. Нет, это слишком литературно. В жизни все гораздо скучнее. Коридоры какие–нибудь. Наверное — бесконечное ожидание. И тем не менее, финал приближается. Честное слово, мой мальчик, но иногда мне кажется, что вот сейчас откуда–то с неба высунется громадная жилистая рука и небрежным движением снимет меня, точно шахматную фигуру. В коридоры и в бесконечное ожидание. Потому что мое назначение уже исчерпалось…

Сэнсей помолчал.

— А, возможно, исчерпано уже и само представление. Земной Театр обветшал. Не случайно из одних персонажей вылезает комковатая вата, а из других — шестеренки с обломанными зубцами. И вытекает мазут, не имеющий ничего общего с человеческой кровью. Скоро погаснет свет, и декорации опустеют. Вот так, мой мальчик…