— Что это значит, а?

Лейтенант сплюнул и указал на что-то валяющееся неподалеку. Это была та самая непонятная штука, похожая на цилиндр грязно-желтого цвета, на одном торце которого висело что-то вроде сдувшейся резиновой подушки. Диаметром она была сантиметров шесть, и было совершенно непонятно, как такая мелкая штуковина могла сотворить такую жуть. На боку бомбочки была какая-то надпись. Судец разобрал «H. E.»[29] и отступил на шаг назад, хотя было ясно, что бомба не взорвалась.

— А?

Лейтенант Сыроватко заглянул ему в лицо, как школьник учителю, и старший прапорщик едва отвел от него взгляд.

— Товарищ капитан…

— Что?

— Спросите у них…

Капитан кивнул и выдернул из держателя на поясе похожую на мыльницу китайскую рацию-«шагалку» — лучшее средство связи в пределах протянувшихся на многие километры полос, рулежек и «точек» авиабазы Энгельс.

«Уоки-токи» пискнул, захрипел, и уже через секунду на зов капитана откликнулся тот же «Второй», один из инженеров полка. Оба «Ту» горели так тихо, что это не сопровождалось ничем, кроме негромкого треска и шипения, похожего на змеиное. Капитан поднял рацию на вытянутой руке перед собой, и слышно было всем.

— Да, Шестнадцать, слышу вас! Поле накрыли кассетными боеприпасами. Нас фугасами…

— Что? Что он сказал?! — почти закричал один из лейтенантов, и Сыроватко не глядя, но с силой ткнул его кулаком в бок.

— Семнадцать или восемнадцать ракет, шли двумя группами с северо-северо-востока и… Х-х… северо-запада…

— Вы сделать что-нибудь успели?

— Кто, я «сделать»?..

— Нет, вообще?

— Ревун дали! До «Шилок» две минуты бежать, никто просто не успел… И «Эски» не успели поднять в готовность, не было же никакого предупре… Х-х…

Рация зашлась хрипом. Все молчали.

— Иван, вы там целы? — очень странным, деревянным голосом спросил капитан.

— Шестнадцать, тут черт знает что… Ты слышишь?..

— Слушаю, Второй! Вы целы там? У нас двое убитых. А наземный экипаж четвертого — весь «двести». Повторяю, наземный экипаж четвертого — весь «двести»! Приказания! Какие нам будут приказания?!