— А чьим можно еще? — тоже очень грозно спросил пан Бобча и, не дожидаясь ответа, начал вытаскивать саблю.

Тут они, наверное, схватились и порубили бы один другого. Но, им на счастье, вперед быстро выехал пан Сабантуевский и сказал, что это никуда не годится, когда два таких славных пана из-за какого-то хлопского щенка будут свою благородную кровь проливать. Лучше, добавил он, им подобру разъехаться.

— С вот такой великой радостью! — грозно сказал пан Бобча. — Потому что нечего мне больше делать, как только в такую темень по такой грязи валандаться! Ага! Я же не свинья!

И он развернулся и поехал обратно из леса. И его гайдуки и подпанки тоже за ним поехали. А те, которые остались, все молчали. И все они смотрели на меня — очень сердито. Я испугался, как бы они тоже не передумали. А больше всего я тогда боялся за пана Леха…

Но пан Лех был не из таких, которые хоть перед чем-нибудь останавливаются. Он только посмотрел туда, куда уехал пан Бобча, а после посмотрел туда, где начиналась Асоцкая дрыгва, и сказал:

— А что! А Бобча прав. Дальше нам на конях не проехать. Слезаем, панове!

И он первым слез с Зайчика, а после и меня с него стащил. После сразу грозно глянул мне в глаза и уже совсем грозно спросил:

— Далеко еще?

Я не растерялся и ответил:

— Нет, теперь совсем близко! Я ее уже чую! — Тут я громко, как собака, принюхался и повторил: — Очень близко! Шагов, может, сто! — Еще понюхал и добавил: — Нет, уже двести, а не сто.

Что такое «сто» и что такое «двести», я тогда еще не знал, не умел до такого считать, а только слышал, что люди так всегда говорят, и что «двести» — это больше, чем «сто», вот и всё. А пан Лех разозлился, стал кричать:

— Чего это ты меня путаешь, щенок! Сто или двести?!

— Я не путаю! — ответил я. — И не кричите так! И почему это еще ваши собаки так разбрехались?! Вот она и наполохалась, и вот уже двести. А было только сто.

— Кто «она»? — спросил пан Лех, и это уже тихо, осторожно.

— Папараць-кветка, а кто же еще, — очень сердито сказал я. — Мы же за ней приехали.

Смотрю: пан Лех стоит и смотрит на меня. И ничего не говорит! После говорит своим — через плечо:

— Дайте сюда огня!

Дали. Это значит, осветили меня ярко-ярко. Я щурюсь и смотрю по сторонам. Они стоят вокруг меня, их много. И они большие, сильные, а я один, маленький и слабый. Но я их не боюсь! И мне себя не жаль. Я с ними вместе утоплюсь, я так тогда думал, никому спасения не будет! И они это почуяли.

Нет, только один пан Лех почуял! И он тогда вот так вот ухмыльнулся и сказал:

— Я знаю, что ты задумал. Ну, тогда и ты знай про меня. И про нас всех! Знаешь, почему мы сегодня все с мушкетами? Потому что там в каждом сидит по серебряной пуле. Это пули на твою лесную матку-ведьму! Мы ее убьем!