Пьер продолжал лежать на своей жесткой лавке. И продолжал бодрствовать, но не от телесного неудобства. Причина была совсем в другом. Его томили и мучили многочисленные грехи, которые он замаливал, пожалуй, всю свою сознательную жизнь. Ему постоянно казалось, что Непознаваемый следит за каждым его шагом, гневно хмурится при всякой его оплошности. Порой он падал духом, думая, что ему не видать прощения и счастья в Настоящем Мире. Рядом на столе поблескивал унылым светом только что выпитый стакан воды, да лежало несколько краюх черствого хлеба. Догорающая свеча обнажала перед впечатлительной темнотой всю убогость его пищи и одеяния.
-- Зря выпил воду, можно было еще потомиться жаждой...
Пьер лежал и перечислял в уме все свои "злодеяния". А их и на самом деле было немало. Он проявлял леность в постах и малое усердие в молитвах. Он часто грешил тем, что садился за общую трапезу со своей семьей: вкушал там разнообразную пищу, услаждая плоть, и слушал много праздных разговоров. Декады четыре назад он подал слишком незначительную милостыню тому нищему, что сидел возле храма. Ведь у него с собой было больше еды. Худшим из зол было то, что он последнее время мало работает физически. Почти перестал изнурять свою плоть тяжелым крестьянским трудом. А это полезно для очищения духа. Он иногда допускает в свой ум столько греховных помыслов, что об этом лучше не говорить. Он ужасно грешит тем, что порой думает о Кастилите, -- нет, чтобы в это самое время поразмыслить над какой-нибудь руной Священного Манускрипта! И вообще, спать на деревянных досках -- не роскошь ли это? Вон, раньше подвижники спали на гвоздях, всю жизнь ходили босиком, питались почти одним воздухом, а он... А он здесь улегся на досках как барин на перине. В тепле да еще и обутый. Ест хлеб, которого можно было бы есть раза в три меньше.
Пьер страшно томился душой от собственного несовершенства. А нынче ему стало так плохо, что он решил отменить всякий сон, поднялся с лавки, снова встал на ноющие колени и принялся вслух читать манускрипт...
руна десятая
"Охота порою на весь белый свет
В душе наболевшее что-то изречь.
Да весь свой блуждающий мысленный бред
В какую-то ясную форму облечь."
Король Эдвур кроме своего камина с танцующим огнем имел еще одно визуальное пристрастие. Он иногда наблюдал за ходом времени. Четыре бегущие стрелки на циферблате приводили его философствующую часть ума к глобальным выводам. Время, так тихо и незаметно текущее в стенах его дворца, является слабым ручейком, вливающимся в огромный вселенский поток. Если верить тому, что наш мир движется в жидкой Протоплазме, состоящей только из одного времени и не из чего более. Там его -- целый океан. Безграничный и необъятный. И это самое время каким-то образом просочилось сквозь трещины пространства в мир живущих, достигло стен его дворца и в данный момент неустанно вращает эти четыре стрелки. Эдвур почувствовал, как нечто бесконечное может капля по капле истекать прямо на его глазах. Циферблат часов по дуге был разделен на десять секторов, каждый из которых -- еще на десять маленьких частей. Самая быстрая и самая длинная стрелка отсчитывала мгновения. Та, что помедленней, указывала циклы. Третья из них своим острием отмечала текущую эллюсию. Ну а четвертая, самая-самая медлительная, двигалась так вяло, что проходила единственный сектор за целую декаду. Порой казалось, она вообще не работает -- просто стоит на месте. А кто-нибудь из придворных изредка ее украдкой передвигает.