Семнадцать человек – взрослый и шестнадцать подростков, мальчишек и девчонок, – стояли на дороге уже, в сущности, не в Княжестве. Все, кроме одного, держали своих коней. Этот один – безоружный мальчишка – стоял спиной к дороге, лицом к остальным. Его лицо было злым и закаменевшим.

– Ну что, Багдад, – сказал Никитка Климин, и в его голосе тоже была злость, но не мертво-каменная, а звонкая, горячая, – думал, мы тебя не раскусим? – и мерзко выругался. Даже девчонки не стали цыкать на тринадцатилетнего мальчишку, старший брат которого был убит и даже неизвестно, где похоронен. – Думал, мы дурачки?

– Помолчи, Никита, – тихо сказал Верещаев. Он один не сам держал коня – повод его жеребца придерживал Димон Зубов. – Багдад, но это и впрямь глупо. На что ты надеялся? Я ведь понял все, еще когда Семеров привел тебя ко мне. Дело на тебя мне передали из Липецка потом, не успели твои хозяева его уничтожить. А понял-то я все с ходу. С ходу, – повторил он. Печально повторил.

Багдад судорожно вздрогнул плечами. Спросил хрипловато:

– Если поняли… зачем меня с собой брали? Я мог вас застрелить.

– А у тебя было такое задание? – усмехнулся Верещаев. Ребята за его спиной загудели.

– Может, его заставили? – соболезнующе спросила вдруг Иринка. – Может, у него семья в заложниках?

– Ну и что?! – резко, непримиримо отрубил Никитка. Багдад снова дернул плечом:

– Нет у меня никого… ни в заложниках, нигде. Вообще никого нету, поняли?!

– Были, – вдруг сказал Эдька Прохоров. – Уже были. Братья, сестры… даже отец. И даже Мать появилась. Ты сам ото всех них отказался. Сам их предал, скот.

Багдад вскинул на Эдьку злые, непонимающие глаза, шевельнул губами… и вдруг обмяк и потупился: понял, о чем и о ком говорил Прохоров. Опять поднял глаза, обвел взглядом стоящих вокруг, задержал его на Верещаеве, который смотрел на мальчишку спокойно и не мигая. И снова опустил глаза. Теперь уже – совсем.

– Ты думаешь, ты один такой? – презрительно обронил Юрка Земсков. – Были и другие такие же. Только они или сразу все рассказывали, или потом… рассказывали все равно. Прощенья просили. А ты – ты до последнего крысил. Пока тебя за химок с присланным диском не схватили и в твою подписку носом не ткнули.

– Да что с ним говорить! – выкрикнул, бледнея, Никитка. Его поддержал Игорек:

– Шлепнуть гада!

– Тихо. – Верещаев повел головой, этим движением пресекая начавшийся было общий шум. Подошел к Багдаду, мирно, негромко велел: – Глаза подними.

– Не могу, – мучительно выдавил Багдад. – Стыдно.

– Не ври, – в голосе Верещаева появилась капелька брезгливости. – Хотя бы сейчас. Не стыдно тебе, а – страшно. Было бы стыдно… – Он не договорил, потер рукой грудь слева. – Не бойся. Я тебя отпускаю… – И резким жестом снова оборвал начавшийся было опять шум.