Обычный деревенский участок, обычный дом, обычные люди… с необычными проблемами. Или вовсе без проблем. Соседи и не такого напридумывают. Но ведь не пустила его бабка внутрь. Значит, есть, что прятать. Есть! Или нет? Да мало ли, что там в доме. Может, самогон варит и делиться не хочет.

Прошло минут двадцать – по-прежнему тишина.

Чем дольше Василий стоял под окном, ежась от налетевшего ветра, тем меньше верил в кровавого ребенка-зомби, пожирающего по ночам свиные мозги, в его полоумную мать, в чернокнижные ритуалы, в пентаграммы на стенах, в эти странные мертвые пальцы…

Две крошечные ладошки приникли к стеклу с той стороны. В набежавшей туче образовался разрыв, лунные лучи осветили землисто-серое личико. Неживые, подернутые пленкой глаза уставились на него с акульим любопытством. Желтые зубы медленно оскалились в улыбке.

Девочка опустила руку куда-то вниз и вновь подняла ее. С ножом. Небольшим, удобным для детской ладони ножом.

– Поиграй со мной, – прочитал он по губам.

Не вопль, не крик… Писк. Нечеловечески громкий писк огласил окрестности. Отпрянув от окна, Василий бросился бежать, но растянулся, запнувшись о какую-то корягу. Или не корягу.

Рядом стояла женщина лет сорока пяти, участливо протягивая ему руку.

– Не ушиблись? Не бойтесь Маши. Вы же хотели ее посмотреть? Так пойдемте в дом.

– Я… не… – Парень отползал к калитке. – Я потом. С утреца, как обещал. Сейчас поздно уже.

– Что вы, совсем не поздно. Я как раз уговорила бабушку, она не станет нам мешать. Пойдемте. У вас вон брюки отчего-то промокли, как раз постираете, в порядок себя приведете.

Женщина снова протянула ему руку, но на этот раз в ней было зажато что-то мягкое и пахнущее… пахнущее… Парень вдохнул поглубже, чтобы понять… и провалился в сон.

– Дык уехал он. Сумку свою оставил, технику оставил, а сам ушел, видать, до рассвета еще. Потому как никто его не слышал. А потом, говорят, видели на дороге. В Савиновку небось топал, – Дед Лукьяныч развел руками. – Мож, понадобилось ему чего? Вернется еще, раз сумка-то здеся.

Тоня слушала из-за плетня и цепенела. Господи, как же хорошо, что она с этим журналистиком одного размера. Теперь все думают, что он в Савиновке. Но сумка… как же она про сумку-то не подумала. Ах, ладно уж, дело сделано. Она забежала в дом, закрыла дверь. Маша была там. Стояла возле стола, бабушка крепко прижимала ее к себе.

– Что ж ты наделала, Тонька. Что ж ты наделала. Догадаются ведь, поймут. Человек таки, не животное… Тело хоть перепрячь. Нельзя же вечно его в погребе держать.

Маша развернулась к ней, и Тоня почувствовала, как к щекам приливает кровь.