— Все как-то не так. Я надеялся, что он ударится в бега, тогда всякому стало бы ясно, что это за человек. Всем известно, что это он устроил взрыв в кабине робота, которым управлял Черенков. Всем были понятны наши взаимоотношения с Черенковым, и тут Кингсли подсуетился — убрал военного губернатора и за тот короткий срок, что исполнял его обязанности, такого наворотил, что диву даешься. И все, как он заявляет, ради величия Дракона. От моего якобы имени… Вот положеньице. Если Кингсли успеет распустить слух, что это именно я толкнул его на сеппуку, я крупно проиграл. Все решат, что это я приказал убрать Черенкова и теперь пытаюсь разделаться с исполнителем, чтобы замести следы. Кем я предстану в глазах населения? Формальный судебный процесс был бы куда лучшим выходом. Ты поспешил, Миши.

Координатор не имеет права пользоваться прямым насилием, прозвучал в ушах Теодора голос отца. Предназначение повелителя — требовать от других исполнения его замыслов. Мы обязаны действовать исключительно чужими руками.

Давным-давно, в раннем детстве, Теодор впервые услышал эти слова. В ту пору он решил, что это странно. Разве Координатор не меч справедливости, не судья своим подданным? Зачем ему действовать исподволь? Совершенно неприемлемым это высказывание показалось ему в ту пору, когда он с воодушевлением вчитывался в кодекс бусидо.

Он верил, что отец заблуждается, что открытая и честная политика, следование законам чести способны снять все трудности в отношениях с подданными, восстановить суровый моральный климат древнего воинства, так необходимый в преддверии войны Повзрослев, он решил, что взгляд отца на сущность власти был хорош в прошлом, но ныне совершенно устарел.

Теперь настал день, когда Теодор оценил непреходящую мудрость, таившуюся в словах отца. Что же со мной творится, подумал он. Когда же я успел измениться до такой степени, что вынужден следовать обстоятельствам?

Ужасало то, что он ни с кем не имел права поделиться подобными мыслями. Все должен таить в себе. Только заикнись, например, при Миши, что честь — это ничто по сравнению с конкретной государственной выгодой, и — прощай, друг! Хотя, с другой стороны, как раз Миши Накецуна более других способен понять его, ведь он сам, действуя в интересах спасения чести своего господина, не раз шел на сделку с собственной совестью.

Миши сказал:

— Я принимаю ваш упрек, — и собрался уйти.

— Подожди. Я не хочу, чтобы твое имя хоть в какой-то мере связывали со смертью Кингсли. Не смей появляться вблизи его отсека. Что будет, то будет.