Ему казалось, что луч вот-вот исчезнет. И, когда он добрался до света, то это было чудом. Само по себе уже было чудом.
Солнце пробивалось в трещину в стене – не шире ладони Володьки, которого Денис сейчас отчётливо вспомнил. Дальше хода не было, только комковатая спрессованная стена породы. Видимо, когда-то тут произошёл взрыв – наверное, ещё даже до уйгуров, когда только-только образовывались эти горы…
…нет. Стоп. Что это? Какие-то… ящики, доски, что ли?
С присвистом дыша, Денис повалился на эти обломки. Поелозил среди них. Ящики, да. Старые. Кто-то вскрывал их. Света сверху хватало, чтобы всё это разглядеть, но Денис обязательно пропустил бы покрытый серой пылью листок в одном из разбитых ящиков. Но листок попал ему под пальцы, и Денис почти машинально поднял эту бумагу, стряхнул с неё густую пыль и поднёс к золотистой струйке живого света сверху.
Торопливо бежали по листу строчки – неожиданно ровные и чёткие, которым время, казалось, придало дополнительную стойкость и сделало вечными…
Сейчас они ворвутся. Ломают внешнюю дверь. Командир и все убиты. Радиация очень сильная. Земля всё ещё трясётся. Мы сделали так, что женщины и младшие смогли уйти в горы. В обход. Они не должны заболеть. Мы всё приняли на себя. Снег тут ещё неглубокий, и они смогут уйти, но скоро завалит перевалы, их не смогут преследовать, и они спасутся. Не может быть, чтобы это навечно и что всё зря. Нас разбили около околицы. Сюда добрались пятеро; теперь я остался один. Я ранен, но это не страшно, потому что я всё придумал. Тут ящики, я смотрел – в них взрывчатка, много взрывчатки, осталась с тех пор, когда спускали лавины и били туннели. Я оттащил её подальше. Сейчас пойду туда… Когда они ворвутся и пройдут вглубь за мной, я брошу в ящики гранату, у меня есть одна. Ни о чём не жалею, кроме… нет, я ни о чём не жалею, только хочу увидеть солнце. Прощайте все. Солнышко, прощай. И возвращайся к нам. Боец ополченческого отряда «Верные» Рудин. Я Генка Рудин из 26-й школы, мне четырнадцать лет. Всегда будет четырнадцать лет. Мне не страшно.