Нет. Это как ушат холодной воды. Сразу хочется назад, в камеру. К простой и ясной жизни арестанта.

— Ладно, забудь, — она досадливо машет рукой. Соломенные волосы от резкого движения вздрагивают вместе с грудью. — Не напрягайся. Мы уже один раз сделали ошибку. Не нужно ничего рвать. И доказывать ничего не нужно. Просто поешь котлеты с макаронами. А после всё обсудим.

— После котлет? — я возвращаюсь к ужину; в камере кормят по-другому.

В конце концов, за эти пять лет много чего произошло. И от того максимализма, который когда-то будил во мне безрассудство, мало что осталось. Наверное, поэтому, когда она закурила, я только спросил:

— Давно куришь?

Она улыбается, красивым жестом отводит руку в сторону и смотрит на тлеющий кончик сигареты:

— Вот как мы расстались, так и начала. Ты же понимаешь — вреда никакого. Минздрав предупреждал-предупреждал, а лимакса предупредила…

— Как и всё остальное.

— Ты против?

— Никотин охотился на лошадь, а червь убил человека.

— Глупости, — она небрежно ведёт сигаретой в воздухе. — Глупости и расизм.

— Кому как, — я пожимаю плечами. — Для меня чистота человеческой расы — не пустой звук.

— "Чистота расы"? У тебя давно был секс с человеком?

— Ха! — смех сухим комом застревает в глотке. — Какой секс, милая? Я в армии. В дисбате…

— Ты прекрасно понял, о чём я! И не нужно бравировать несуществующими тяготами. В армии ты шестой месяц. В дисбате — второй. И наверняка за отказ от соития с лимаксой. Верно?

— Верно, — неохотно соглашаюсь я. — Вот только про "секс с человеком"… ты зря.

— Это почему же?

— Потому что "человеческих женщин" больше нет. Полным составом подались в мутуалки. Умным захотелось стать красивыми. Красивым — умными. Нет больше человеческих женщин, Марина. И человечества больше нет.

— Ты нисколько не изменился, — недовольно хмурит брови Марина, — всё драматизируешь.

— Нет, милая, это не драма, это — трагедия. Я слышал, что вы уже и забеременеть можете по желанию…