Сказал и обхватил собственные плечи. И тут же пламя поглотило его. Настоящее пламя, потому что боль скрутила угодника. Его ноги задрожали. Но он продолжал стоять, хотя крик стал рваться из его груди. И словно задрожало, заколебалось все сущее вокруг. И точно так же обхватили себя и запылали те угодники, что стояли на поле битвы. И Лучезарный бросил и щит, и меч, которые растаяли клочьями дыма, вытянул руки, растопырил пальцы, призвал к себе, втянул в эти пальцы почти всех аксов, но и это не помогло ему, и он словно окаменел. Словно обратился в черную скалу. Словно лишился голоса. А затем рванул ожерелье. И лопнуло огненной струной волокно на его шее и взлетело в небо. И семь огней, семь звезд, семь сияющих пламенем камней сверкнули во мраке огненными сполохами. А затем земля разверзлась, и Лучезарный рухнул сквозь нее в бездонную пропасть.

Сгоревшие осыпались пеплом.

Битва закончилась.

Над руинами Бараггалла занималось утро.

Уцелевшие воеводы пытались построить воинов.

Прибежавшие со стороны лагеря женщины и выбравшиеся из руин Бараггалла защитники крепости оказывали помощь раненым, не разбирая своих и чужих.

Уцелевшие даку и этлу построились и пошли в сторону Бэдгалдингира.

Уцелевшие бледные начали разбредаться.

Завывая и скуля, сэнмурвы покружились над полем и полетели на восток.

От провала, в котором исчез Лучезарный, медленно ползла полоса тлена.

Над полем битвы стоял стон, как будто стонала сама земля.

– Ну ладно, ладно, – услышал Игнис ненавистный голос, вынырнул из очередного видения и открыл глаза. Донум вместе с подручными рассматривал доставшуюся им жертву.

– Ладно, – повторил Донум и дал знак, после которого один из балахонников, как называл их для себя Игнис, плеснул на него холодной водой.

– Есть все еще отказываешься? – уточнил маг. – Что ж, подождем еще несколько дней. Неделя – не срок, хотя и перед этим две недели тебя кормили особенным образом. Но имей в виду, если захочешь есть по-настоящему, только кивни.

Игнис с трудом прищурился, сквозь наползающий кровавый туман разглядел предложенную ему еду. На расставленных на столах блюдах лежали куски сырого мяса. Язык, печень, сердце. Лакомства. Вырезанные на его глазах из приведенных в башню бродяг. Хотя язык, кажется, вырезали у ребенка? Или это ему почудилось? Не почудилось ему только одно: пытаясь превратить его в чудовище, подручные Никс Праины неминуемо становились чудовищами сами. Или же уже ими были.

Игнис в бессилии уронил голову на грудь. Все в том же тумане разглядел собственные ноги, пробитые бронзовыми стержнями, пришпиленные к доске под стопами и ко все тому же столу. Четыре источника нескончаемой муки в ногах и четыре в руках. Предел, обозначенный самим Донумом, который, забив восьмой штырь в обездвиженное тело, со вздохом сказал, что на этом пока придется остановиться. И гниение тяжело останавливать при таком количестве ран, и боль может лишить предмет исследования рассудка, и сердце испытуемого может отказать.