Все это время с губ старшего монаха не сходила ухмылка. Двое других монахов не проявили по отношению к моррону враждебных действий. Они лишь закрыли саму по себе захлопнувшуюся дверь храма на массивные задвижки, а затем встали по обе стороны от своего собрата, храня молчание и взирая на пленника из черноты под низко опущенными капюшонами. Что же касается вампиров, так умело притворившихся прихожанами и церковными служителями низшего ранга, их поведение тоже было Аламезу непонятно. Они взирали на него, не скрывая ненависти и презрения, однако не проявляли агрессии и даже не щерились. В руках кровососов блестели клинки, но никто из них не приблизился к практически беззащитной добыче даже на шаг. Лишь один из вампиров быстро направился к двери, ведущей в служебные помещения храма. Возможно, он хотел кого-то позвать, а быть может, что-то принести. Дарк был удивлен, он не понимал поведения врагов и терялся в догадках, что же от него хотят. Однако внутренний голос, к которому на этот раз моррон решил все же прислушаться, посоветовал хозяину не начинать разговор первым, а немного обождать, уступив инициативу выигравшей стороне, и развлечь себя, пока кто-нибудь не заговорит, забавными пустяками, например поисками ответа на парадоксальный вопрос: «Почему молодые, не обладающие неуязвимостью к солнечным лучам кровососы так комфортно чувствовали себя в церкви до наступления темноты?»

Впрочем, этот вопрос казался сложным лишь на первый взгляд. Наверняка разгадка крылась в особом сорте стекла, отсеивающем и не пропускающем внутрь помещения вредные для вампиров лучи. Кровососы никогда не испытывали недостатка средств, и поскольку ими был заключен тайный договор с индорианами, то и не стоило дивиться, что они заблаговременно позаботились о таких мелочах. Спасти Дарка мог лишь настоящий солнечный свет; те лучи, что были снаружи, но двери храма крепко заперты не только чарами, но и на запоры, да и прилипшая к полу сфера не отпускала его рук.

– А ты ничуть не изменился! Все такой же упертый, упрямый и девицам нравишься, – наконец-то произнес рябой монах, бывший у церковников за главного. – Чертовски рад тебя видеть!

Как ни странно, но слова рябого мужчины прозвучали искренне, хотя Аламез мог поклясться, что раньше с ним не встречался. Он бы непременно запомнил и эту ухмылку, и это нарочито простоватое, как будто вырубленное из камня лицо, а своенравная память обязательно извлекла бы из своих глубин соответствующее воспоминание.

– Вижу, не признал, – ни капельки не расстроившись, произнес монах, – быть может, это тебе чуть-чуть подскажет, кто же перед тобой.