— Осторожнее! — заорал во все горло Вольфганг. — Колдуны в невидимости! Нападают сзади!

Эльфийские воительницы переглянулись. С такого расстояния невозможно было рассмотреть выражения их размалеванных лиц, и оставалось лишь надеяться, что они воспримут эти слова всерьез. Рыцарь и орк вышли на середину дороги, ступая прямо по останкам горожан. Ыра заметно покачивало, и Вольфганг, предоставив зеленокожему монотонно топать к спасению, сам шел позади него спиной вперед, внимательно следил за лежащими вокруг скелетами: не хрустнет ли где кость под невидимой ногой, не шелохнется ли тряпье, задетое невидимым мечом.

То ли это убедило эльфиек, то ли они просто решили подстраховаться, но все-таки использовали свое колдовство: принялись обстреливать улицу огненными шарами — навесом, поверх голов Костолома и Вольфганга. Третий или четвертый такой снаряд выбил из небытия инквизитора — всего в семи шагах перед рыцарем. Пламя сразу же расползлось по балахону, охватило капюшон, жадно вгрызаясь в ткань и плоть. По-собачьи взвизгнув, колдун метнулся в сторону, споткнулся о чей-то череп, грянулся на колени, но сразу поднялся и, слепо мечась из стороны в сторону, поковылял назад. Еще один огненный шар настиг его, превратил в живой, зверски воющий факел.

— Гори, гнида! — крикнул Вольфганг. — Вот что вас ждет! Вот ваш хваленый путь! Гори!

Искрящиеся клубки пламени с эльфийских посохов смертельным дождем сыпались вокруг, поджигая одежду мертвецов и сухую траву. Сделав последний неуверенный шаг, полыхающий инквизитор замолк и повалился лицом вниз. А Вольфганг продолжал кричать, изо всех сил, в пустоту безжизненных улиц, в распахнутые пасти окон. Продолжал кричать, опустив руки, не пытаясь даже утереть слезы, бегущие по заросшему щетиной лицу:

— Вы все сгорите! Утром мы придем вместе с солнцем! Слышите, ублюдки?! Мы придем — и вы узрите наш святой гнев! Наш! Святой! Гнев!

Глава V Бездна

Глава V

Бездна

Забвение приняло его, словно теплая постель. В нем не было абсолютной пустоты: отголоски невысказанных мыслей и недоговоренных фраз, обрывки снов и мечтаний, лица любимых и картины повсеместного разрушения — все это проплывало мимо, выступало из тьмы и вновь погружалось в нее, скрываясь от взгляда. Здесь не нашлось места холоду и боли, поэтому Рихард не хотел обратно. Его тело, истязаемое в жестокой реальности, не имело значения в пространстве чистого разума.

Однако он был еще жив и не мог остаться в этом убежище навсегда, не мог раствориться в тишине и покое. Изувеченная плоть цепко держала измученную душу. И постепенно он возвращался сквозь толщу небытия в тесный сырой подвал, наполненный отсветами факелов, запахами крови и горелого мяса.