— Ты так увечен в этом Чубатове? — Олег не хотел шевелиться, уж очень было холодно, и он задумчиво рассматривал облачка пара, взрывавшиеся изо рта. — Сам подумай, за что ему нас любить? Вспомнил бы лучше, как мы жгли его колонну. И что он нам обещал!
— Он похож на нас, — тихо сказал Йерикка, — он хочет победить честно. Я уверен, что он не обманет.
— Я всё-таки останусь, — упрямо сказал Олег. И Йерикка больше не возражал — устроился удобнее и перевёл взгляд на медленное течение ручья, на туман, текущий над каменистыми осыпями, среди кустиков вереска…
— Ты часто думаешь о Бранке? — вдруг спросил он, не поворачиваясь.
— Нет, — тихо ответил Олег. — Стараюсь реже. Это всё равно, что мучить самого себя…
— Да… — словно о чём-то своём, откликнулся Йерикка.
— Ты мечтаешь вернуться? — в свою очередь спросил Олег.
Йерикка повернулся наконец. Поднял плечи — то ли пожимая ими, то ли ёжась от сырого холода.
— Я не верю, что мы вернёмся. Вернее… запрещаю себе верить.
Олег привык к тому, что Йерикка может сказать весьма интересную вещь — такую, что останется только взяться за подбородок и промычать: «Да-а…» Поэтому лишь коротко попросил:
— Поясни.
— Да тут всё ясно… Когда я думаю о возвращении, я начинаю беречь себя. Мы же должны идти в каждый бой так, словно он — последний, Вольг. Понимаешь —
— Напугал, — тихо фыркнул Олег и после короткого молчания добавил: — До смерти. Лучше окажи мне, учёный человек из большой яранги — неужели после всего этого мы снова будем восхищаться войной и военными подвигами?
— А ты как думаешь? — вопросом ответил Йерикка.
— Я? — уточнил Олег.
— Ты, ты, — с лёгкой насмешкой подтвердил Йерикка.
— Если бы я знал ответ — я бы не спрашивал.
— Й-ой, какая наглая, неприкрытая фаллософия! — в притворном ужасе и очень тихо возопил Йерикка — Ладно, слушай… Дед во время восстания был знаком — не очень коротко, но был — со Стариновым[17].